Варвара Мадоши - Древесная магия партикуляристов

— Может быть, вы мне и брат, — Джерри смерил Рютгера взглядом. — Вроде, похожи. И магия ваша у меня получается. Да только ничего это не меняет. Никуда я с вами не поеду. Здесь мое место. В этом лесу. Что дочке моей помогли — это спасибо.

— Фамильное упрямство, — улыбнулся Рютгер.

— Может, и так, — улыбнулся в бороду лесник. — Какой из меня аристократ?.. Воронам варронским на смех.

— Ехидным лошадям, — поправил Рютгер. — У нас смеются, в основном, ехидные лошади… Ну, может, вы и правы.

— Не может, а прав, — покачал головой лесник. — Я всегда прав, дело у меня такое. Так значит, не вернетесь со мной?

— А тут уж мое упрямство.

— Ну, воля ваша. Но ночь едва ли переживете. Это я вам как пить дать. Волки тут. Ну, на дерево если только влезете. Но вы разве ночь на дереве усидите?.. Непременно к утру свалитесь.

Рютгер улыбнулся.

— Может, и умру… Ну что ж, Джерри. До свидания. Спасибо вам за разговор, угощение и помощь. Очень я был рад нашей встрече. И помните, что в любом случае двери дома Аустаушенов для вас открыты. Мы всегда держимся семьи.

— И вам спасибо, господин Аустаушен. Бывайте. А то если передумайте, вы, главное, костер не разводите. Заберитесь на дерево, да и сидите себе. Если есть чего погреться, тоже можно, только не злоупотребляйте. В наших местах таких хищников не бывает, чтобы по деревьям лазили. Ну и молитесь.

— Спасибо вам, — сказал Рютгер. — Все будет, как будет.

Лесник медленно пошел прочь, то и дело оборачиваясь. Возможно, он жалел, что не решился назвать странного гостя братом, может быть, удивлялся его сумасшествию. Рютгер не стал ждать, пока Иеронимо скроется из виду — продолжил путь. Чувство, возникшее с тех пор, как Марофилла — ах нет, теперь уже Аустаушена — поразила магия Матиаса Бартока, властно звало его вперед. Он чувствовал: судьба его близко.

Безошибочным чутьем Рютгер нашел дерево уже к вечеру, когда солнце валилось куда-то за макушки деревьев, а лучи его стали особенно золотыми и особенно ласковыми; птицы же пели не так ликующе, как с утра, а тоже как будто уже утешаясь перед ночью тем, что будет еще и новый день. Рютгер не был уверен, что завтра наступит и для него.

Это была белоствольная березка, совсем еще молодая, но уже крепкая. Рютгер не сомневался: вырастет со временем, станет высокой и сильной, ствол потрескается в черное, заматереет до дубовой твердости… Вон кругом сколько места… и солнце светит на нее так радостно, что она стоит вся как будто позолоченная.

Раньше его деревом был клен, Рютгер знал это. Но смерть, конечно же, все меняет.

— Ну здравствуй… — сказал он, не решаясь коснуться коры ладонью. — Вот и я…

Он хотел сказать: «Ты меня простишь?», но слова застряли в горле. Какие уж тут слова. Тут осталась только судьба. Как она решит, так и будет. Кроме человеческого закона прощения, есть еще вселенский закон воздаяния, и тянут они, как правило, в разные стороны.

Рютгер не хотел больше недоговоренностей. Он хотел жить прямо и так, как надо. Хотя бы вот как мальчишка Матиас.

Рютгер сбросил рюкзак в траву — плечи с непривычки сильно ныли — шагнул к березе, прижался к коре ладонями и лбом. Постоял так сколько-то, закрыв глаза. Он не чувствовал Колина. Совсем. Только теплая, нагретая солнцем за день, терпко пахнущая кора. И все-таки — он знал это — то самое дерево. Здесь боль не отпустила, но здесь было легче, чем где бы то ни было еще на свете.

В ту ночь Рютгер устроился на ночлег перед Одиноким Деревом, понятия не имеет, проснется или нет. Давно уже он не засыпал так легко и не спал так спокойно. И снились ему цветные, ласковые сны.

А дерево пело на ветру…

Все эпиграфы за авторством Томаса Марофилла — на самом деле прямые или измененные цитаты из трудов Н. Макиавелли (в основном, из трактата «Государь»). Надеюсь, великий флорентиец на меня за это не обидится.

Неолитические постройки — В нашем мире лучшим примером таких построек служит знаменитый Стоунхендж.

Вагант — в средние века бродячие поэты или музыканты, позднее — студенты.

Борха — пожалуй, следует дать краткое пояснение, ибо слишком уж длинная получается цепочка ассоциаций. Борха — фамилия, которую носил род Борджиа. В переводе означает «Лохматый» (это особенно понятно, так как отец Юлии — лесник). Род Борджиа был знаменит тем, что породил нескольких римских пап и огромное количество феерических злодеев обоего пола, причем одно другого не исключало. Наиболее ярким представителем этого рода, которым глубоко восхищался Макиавелли и на которого постоянно ссылался в своем «Государе», был Цезарь Борджиа. Цезарь, в свою очередь, напоминает нам о Гае Юлии Цезаре. Именно отсюда и возникло сочетание Юлий Гай.

Копрофилы — с греч., досл. «любители кала».

Делириум, delirium (лат.) — «белая горячка». Более правильная форма будет «делирий».

Копрофаг — с греч., досл. «пожиратель кала».

Эта цитата не принадлежит перу Макиавелли.