Ольга Хожевец - Пламя на воде(СИ)

Рыцарь подержал бумаги в руках. Они представляли ценность - Орден много дал бы, чтобы иметь возможность пустить их в ход... Потом на ладони Барса вспыхнул огонек, сначала маленький, но он быстро нашел себе пищу. Он вырос, взметнулся оранжевым жадным языком - и опал, оставив меж чутких пальцев беспомощные серые хлопья.

Алина вскрикнула.

- Что ты наделал? - Спросила она жалобно, и голос ее задрожал. - Я столько трудилась... Здесь... Все...

- Ничего этого не надо. - Глуховато сказал Барс. - Я уезжаю. Я зашел попрощаться.

Принцесса замерла, как застигнутый врасплох дикий зверек. Она не стала спрашивать, куда он едет и надолго ли. Она все поняла сразу, и глаза ее, и без того огромные, распахнулись до невероятной величины, вбирая в себя весь этот беспредельный, оказавшийся таким несправедливым мир...

- Почему? - Прошептала она одними губами.

- Так надо. - Беспомощно выдохнул рыцарь.

- Почему? - Повторила она упрямо.

Он молчал, растеряв остатки слов, и Алина заговорила сама:

- Это потому, что я принцесса, и должна стать королевой, и все такое - эта чушь тебя беспокоит? Я ее слышу всю жизнь, с самого рождения - это недостойно, а то не по-королевски, и так далее; а что не по-королевски - жить? Мне не нужно этого ничего, понимаешь? Я этого не хочу! Если дело в этом, я готова, я откажусь от имени и от титула, и если ты думаешь, что я потом пожалею - ты дурак, Барс, слышишь?

Она уже всхлипывала, губы дрожали, но пока еще держалась. ``Не плачь. - Попросил Барс безмолвно. - Я не вынесу этого''.

- Или причина другая? - Продолжила она. - Что-то, о чем я не знаю? Или что-то, что ты себе выдумал, и даже признаться боишься? Ты же обманываешь меня и себя, у тебя же глаза кричат, давно ли ты видел себя в зеркало?

Барс опустил голову.

Что он мог ей сказать?

Если бы он не был собой, а был кем-то далеким, спокойным и мудрым, он, может быть, нашел бы слова.

Он мог бы сказать ей: ``Подумай, что я могу тебе дать. Бродяга, не знающий другой жизни, не умеющий создавать и беречь. Даже то, что ты выжила, спаслась после нашей встречи, не моя заслуга. Что еще я могу тебе принести?'`

Он мог бы сказать: ``Знаешь ли ты, как скоро начнешь мучиться неясными сожалениями о несбывшемся? Ты, которой суждено, может быть, своротить горы и перевернуть мир? Нет, ты не пожалеешь, твое благородное сердечко не позволит тебе пожалеть о сделанном. Но много ли пройдет времени прежде, чем бесформенная, беспричинная тоска начнет грызть твою живость и жизнерадостность?'`

Или: ``Так редко рождаются люди, способные сделать целый мир лучше. Ты - такая, это твоя судьба, ты на своем месте и в своем времени; и кто я, чтобы осмелиться разрушить это?'`

И не он, а кто-то другой, наблюдающий со стороны, холодный и циничный, мог бы сказать ей:

``Сейчас тебе пятнадцать, и тебе кажется, что в жизни есть только черное и белое. Неумолимое время научит тебя различать полутона. Когда-нибудь ты с удивлением поймешь, что однозначно белого и однозначно черного вообще не существует. Но то, что происходит с тобой сейчас, навсегда останется ярким пятном, ослепительно-белым, окаймленным и оттеняемым чернотой. Оно не померкнет со временем, и ты научишься беречь его в себе, хранить, как драгоценность. Драгоценность, в которой ты уже никогда не различишь изъяна''.

Или: ``Ты юна; вся жизнь лежит перед тобой светлой прямой дорогой. Все открытия, которые может совершить юная девушка, ты еще совершишь. Все влюбленности и разочарования, и радости, и настоящая любовь, которую ты обязательно встретишь - все это не минует тебя. Все впереди, милая; все будет ярче и лучше; будет так, как ты того заслуживаешь...'`

И еще: ``Ты найдешь свое счастье, девочка. Сейчас тебе кажется, будто жизнь кончается, но так будет недолго. Твое счастье будет большим и светлым, и бесконечным, и надежным, и не заставит воевать за него со всем миром; оно будет безоблачным и достойным тебя. Оно не притушит твоего огня - наоборот, позволит расцвести буйным цветом, во всей красе и мощи того, что обещано тебе жизнью. И, цветя, ты будешь лишь очень изредка открывать шкатулку со старой драгоценностью - только чтобы вспомнить, как юна и неопытна, как наивна ты когда-то была''.

Разумеется, Барс не формулировал всего этого - думать так, расчленяя свои чувства на части, он не умел. Да и не чувствовал он именно так - лишь жуткий сумбур творился в горящей голове, и среди этой мешанины он определенно ощущал только неумолимый внутренний запрет, не позволяющий отдаться на волю стремящегося унести его бешеного потока. Это было больно, это раздирало его на куски, и это необходимо было вытерпеть - вот и все.

- Все бесполезно, да? - Вдруг тихо спросила Алина, не отводя от него глаз. - Ты все решил, и это окончательно.

Барс сумел кивнуть, не поднимая головы.

- Может быть... - Сказала она медленно.

Рыцарь заставил себя выпрямиться, взглянуть ей в глаза - со всей твердостью, на которую еще был способен.

- Ты мог бы хотя бы иногда возвращаться ко мне... И уезжать, когда захочешь.

- Не могу. - Совершенно честно ответил Барс. ``Не могу, не смогу выносить эту пытку многократно! - Кричал он молча, беспомощно, отчаянно. - Я и сейчас уже не уверен, что смогу уйти...'`

Но зажал, задавил эту мысль в зародыше, вслух сказал:

- Не жди меня. Я не вернусь.

Рыцарь видел, что резко, грубовато брошенные слова рассердили ее, и это было благо. Исчезли слезы, копившиеся и готовые пролиться, порозовели бледные щеки. Принцесса встала, поднялась над ним во весь свой небольшой рост, неожиданно величественная, ледяная.

- Ты просто дикарь. - Произнесла она холодно. - Дикарь, шарахающийся от протянутых рук. Боящийся собственных чувств. Ты трусишь, Барс - вот что такое эта твоя необходимость!

Рыцарь опять кивнул - он и с этим готов был согласиться.

Закрылась спасительная заслонка - Барс смотрел на себя со стороны, будто все это происходит не с ним, будто он лишь наблюдатель, не имеющий возможности вмешаться в ход событий.

- Уходи. - Сказала Алина; ее нижняя губа снова предательски дрогнула, но она справилась с этим. - Тебя проводить?

- Я найду дорогу.

Никто не помешал ему покинуть дворец, и он даже не забыл спалить выданный ему пропуск, едва оказался за воротами. А вот про Тучку не вспомнил, оставил ее на коновязи за сторожевой будкой - и двинулся через весь город пешком, механически переставляя одеревеневшие ноги: левую, правую, левую...

Временами ему начинало казаться, что он двигается не по своей воле, что он - кукла, которую ведет на веревочках неумелый кукловод. Но он шел, измеряя нетвердыми шагами мостовую, и добрался до окраины, и отыскал конюшню, на которой оставил Шторма, за белой оградой на погруженной во тьму улочке.

Когда от стены конюшни отделилась, метнулась навстречу рыцарю смазанная тень, Барс едва успел сдержать рефлексы.