Маргарита Блинова - Одиночка

Всю дорогу до машины я весело болтаю с Микаэлем, игнорируя тяжелые взгляды своего опекуна.

Не знаю, как так получается, но к тому моменту, как мы устраиваемся на заднем сиденье и отъезжаем с парковки, заставленной машинами, у Мажора неожиданно садится батарейка, и он отключается на полуслове.

— Что это за тип тебя клеил? — тут же налетает на меня с вопросами Курт.

Я довольно улыбаюсь, вспомнив Платона. Его просто потрясный голос, глубокий взгляд темных глаз, и… улыбка становится еще шире.

Это почему-то выводит Курта из состояния устойчивого спокойствия.

— Я спросил, что это за хмырь! — рычит он мне в лицо, грубо хватая за локоть.

— Ой, Курт, да прекратите уже строить из себя грозного опекуна, — язвительно фыркаю я, освобождая зажатый локоть. — Тем более что он не хмырь! — заступаюсь за своего нового знакомого. — Его Платоном зовут…

В этот момент перезванивает Микаэль, я беру мобильник в руку, нажимаю на трубку и…

Рявкнув что-то очень устрашающее на непонятном для меня языке демонов, Курт вырывает телефон из рук, открывает окошко и на полном ходу выкидывает мой аппарат.

— Черт! — встаю коленями на сиденье, оглядываюсь назад. — Курт, вы спятили? — возмущенно рычу я, глядя на стремительно уносящуюся вдаль дорогу.

Оборачиваюсь с желанием попросить водителя остановиться, чтобы подобрать мой телефон, и явственно слышу, как знакомо щелкает система блокировки.

Не поняла. Они что, всерьез считают, что я настолько безбашенная, что выпрыгну на полном ходу?

— Мы еще не договорили, — холодно заявляет сидящий рядом Курт, но это сегодня уже в третий раз, а потому холодный тон уже не оказывает на меня прежнего эффекта.

— Серьезно? — рычу я, возвращаясь на сиденье. — А знаете, да, Курт, мы с вами действительно не договорили! Вернее, мы даже не начали с вами разговаривать!

— Даже так? — снисходительно улыбается он, а у меня руки так и чешутся засветить ему промеж глаз.

— Да, Курт! — повышаю я голос — потому что сколько уже можно терпеть творящийся беспредел. — Опекун должен заботиться, а вы… вы…

— И что же я?

— А вы вышвыриваете мой телефон только потому, что симпатичный парень попытался со мной познакомиться.

— Симпатичный, значит…

Черты его лица заостряются и приобретают хищническое выражение. Сжав кулаки, мужчина недовольно играет желваками и смотрит на меня с угрозой.

— Курт, вы вообще слышите, что я вам говорю? — ору я, хватаясь за голову.

— Прекрасно слышу, — холодно и немного надменно отзывается он. — Поэтому, может, снизишь немного тон?

Я его сейчас тресну! Точно тресну!

— А знаете, почему я сейчас ору на весь салон? Потому что меня бесят эти двойные стандарты! Вам, значит, с Ульрикой можно «сюсю-мусюсю», а мне даже поговорить с парнем категорически запрещено?

Мой упрек срывается с губ и мчится к цели. Но, видимо, соображалка у Курта работает нынче немного не так, как должна.

— Эва, ты ревнуешь… — говорит он мягким полушепотом и наклоняется немного ближе к моему лицу.

— Нет, Курт! — рявкаю я. — Ревность — это дать в морду родному брату за приятно проведенную ночь с девушкой, а я — в ярости!

Я отворачиваюсь, затем максимально отодвигаюсь от него и застланным яростью взором смотрю на пролетающие мимо машины.

Яблокова, какая же ты молодец! Наконец хоть что-то ему сказала!

— Эва… — через какое-то время зовет Курт вполне мягким голосом.

Но я еще не готова идти на мировую.

— И не называйте меня так! — раздраженно смотрю на мужчину. — Е-ва-а! — тяну по слогам. — Курт, учите русский!

Я вновь отворачиваюсь к окну, молча глотаю подступившие слезы обиды и изо всех сил сжимаю пальцы в кулаки.

Где-то глубоко внутри черная банка угрожающе грохочет бездной, и я чувствую, как по щеке ползет слеза. Быстро смахиваю ее ладошкой, пока никто не заметил, и неожиданно громко и печально всхлипываю на весь салон.

Да что с тобой такое, Яблокова! Ты что, собираешься расплакаться на глазах у трех мужчин?

Нет, плакать я не стану, я буду терпеть до того момента, пока мы не приедем и мне не разрешат побыть немного одной в своей новой комнате трехэтажного особняка.

Еще один громкий всхлип портит все мои планы остаться незамеченной.

Черт, Яблокова! Ну, что за дела?

— Тише, девочка, — успокаивающе шепчет Курт на ухо. — Иди ко мне…

Я закрываю глаза, издаю нечто совсем уж близкое к истерике и совершенно не сопротивляюсь сильным рукам, которые усаживают меня на колени к Курту.

— Ну, откуда эти слезки, девочка? — мягко шепчет он, поглаживая меня по спине. — Ты же такая стойкая…

Он наклоняется, целует меня в лобик и, перейдя на язык демонов, что-то едва слышно шепчет, а я плачу и плачу, не в силах остановиться.

Зачем он так? То стаскивает с меня трусики — и такое ощущение, что соблазняет, то дарит мне целомудренный, отеческий поцелуй в лобик. Я растеряна до глубины души. Все это сбивает меня с толку, и я никак не могу понять, что сама чувствую к этому противоречивому мужчине.

— Ты же знаешь, что я забочусь о тебе? — шепотом спрашивает он, едва я немного успокаиваюсь и затихаю, прижавшись щекой к его груди.

— Уху, — вяло киваю я и вскидываю голову. — Курт, я так не смогу, — честно признаюсь я сквозь слезы. — Не смогу жить по расписанию, вставать и ложиться так рано, делать то, что мне не нравится, переступать через гордость, извиняясь перед лаэрдами… Я не смогу жить по вашей указке.

Он ласково вытирает большим пальцем дорожки от водопада моих слез. Серьезный, невероятно сосредоточенный мужчина грустно смотрит мне в глаза.

— У нас все получится, — твердо говорит он. — Только не сопротивляйся мне, Эва.

Я громко шмыгаю носом и кулаком вытираю мокрый нос. Как с ним можно общаться? Он же глухой, упрямый баран!

— Трусики верните, — упрямо насупившись, требую я.

Курт мягко улыбается.

— Это сувенир. На память о потрясающем шопинге.

Обиженно шмыгаю мокрым носом, возвращаю голову ему на грудь и замираю в крепких объятьях.

Не знаю, в какой из моментов я сдалась и решила поверить Курту. Наверное, в тот миг, когда поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться к обеду, и среди огромного количества пакетов, купленных сегодня, увидела тот самый, который нес водитель, пока я была в одной из примерочных магазина «Пикантные кружева».

Заинтригованная сверх меры, я тут же вытряхнула содержимое на кровать и начала перебирать. Немного откровенное красивое белье, пижамки, ночнушки и чулки…

Курт остался верен себе до конца — «шелк и кружева» были абсолютно везде.

Покачав головой, я выбрала самые скромные трусики, вернулась к веренице нераспакованных пакетов с одеждой, вытащила симпатичные черные брючки и темно-зеленую блузку с короткими рукавами. Затем подумала еще немного и все-таки выбрала из кучи «кружев и шелка», разбросанных по кровати, миленький кружевной бюстик.