Лев Вершинин - Сага воды и огня

Ага. Стучит. Умница Лорхен, кошечка Лорхен… иди сюда, моя девочка… Вот так. М-м-м-м. Хорошо тебе? Соскучилась по старому Руди? Вот и ладно, лапушка, вот и чудненько. Еще немножечко… а это что за синячище? А-а… ну, свиньи, что со свиней спрашивать…

Так. Хватит. Оставим кое-что на потом. Семь уже, сейчас Хальфи придет. Что у нас есть? Шнапс для рыжика, это само собой, шампанское для девочек, святое дело, дюжинка пива, как положено. Полный арсенал. Будем ждать…

Хальфи так и не соизволил явиться. До трех ночи Руди рассеивал досаду, затем отключился и проснулся лишь тогда, когда по лицу хлестнуло брызгами щепок и стеклянным крошевом. За окном стреляли. Еще не успев понять, что происходит, Бруннер скатился с койки и увидел, как ползет по стене, мучительно изогнувшись, Лорхен; рот ее был распахнут в беззвучном вопле, синие глаза выцветали с каждой секундой, коротенький фартучек набухал красным, а в руках как-то очень ровно держался поднос и над чашечками вился медленный прозрачный дымок.

С берега били по окнам. Подобные штучки были знакомы: боснийские бандиты обожали расстрелять в упор честно отдыхающего солдата и подло уйти в горы. Но здесь? Тонко звякнуло стекло: Лорхен, наконец, упала, и капли горячего кофе обожгли порезы на щеках Рудольфа. Впрочем, боли не было. Не до того. Стараясь не высовывать голову выше подоконника, штандартенфюрер дотянулся до стула, сорвал со спинки автомат и, всем телом распахнув дверь, кинулся вниз по лестнице к выходу, где уже ни на секунду не стихала перестрелка…

Уже полную луну сражался свет с мраком, изгоняя его с моря богов, а мы обитали в чертоге Валгаллы и все было там так, как говорят саги, и сверх того многое увидели мы, о чем неведомо мудрейшим из скальдов: ведь с чужих слов слагают они кенинги в ожерелья песен, мы же узрели воочию. Знаком нам стал круг небесный не луже Гьюки-фиорда, был же он такое: холмы, заросшие кустарником, и луг под холмами; меж морем и лугом берег, усыпанный камнями до самой пристани, где прыгала на волнах железная ладья. У подножия холмов высился чертог; поодаль дома ансов теснились, числом два больших и один малый, обитель Мунира; и еще один, облитый каменной кожей, серой, как рассвет. Загон же для рабов, быстрому грому обреченных, в счет не беру, ибо опустел он к исходу луны.

Невелик был фиорд и мало ансов насчитал я; Мунир и Брун властвовали тут в отсутствие Одина, под рукою же их ходили ансы-воины с быстрыми громами на ремнях, числом дважды по десять и еще пять, да еще один, что обитал на страж-башне. И валькирии подчинялись воле Бруна; было же дев семь десятков без двоих. И юные служители, чьи накидки цвета вечерней волны: эти внимали словам старца без волос. Спросили Бруна: «Кто старик сей?» Брун же ответил: «Страж двери».

На третий день от прихода, собрав нас, сказал Мунир: «Худые вести в устах держу; сразу говорить не хотел, пир портить гостям недоброе дело. Но свершилось: пришел час Рагнаради и побеждены асы; герои же пали вторично и не возродятся вновь; с ними и смертные легли. Плачь же, Хохи-хевдинг, сын Сигурда, ведь не увидишь ты больше братьев своих». И, повысив голос, вскричал: «Но живы асы и скоро придут! Белено сказать: изгнанные с круга небесного, в круг земной уйдут. С вами жить будут в Гьюки-фиорде. Готовы ли, дети Одина, отца своего встретить и от бед хранить?» И ответил я за всех: «Можем ли иначе? Не для того ли вручен нам быстрый гром?». Тогда показал Мунир лик на щите, сказав: «Вот прислал Один тень лица своего; смотрите!» И иные щиты показал, говоря при атом: «Вот юный Бальдур, а вот Хорд Слепец, а это Тор, ярость битвы!» Так скажу: иначе видел я во снах своих лики асов и саги иными их называли. Мыслимо ли: толст Бальдур? Возможно ли: худосочен Тор? Но что толку в сомнении? — ведь невиданной работы были тени-лица, живые на щите: глядели с улыбкой и сияли глаза. Что ж: увидев невиданное, узнали неслыханное. На то асов воля.

Быстрым громом владеть учили нас ансы и твердые плоды раздали; бросивший такой плод, вздымал землю к небу и там, где оседала земля, засеяна она была железом. И старательно подчинялись мы Бруну-оружничему, он же не был горд и снисходил к смертным, особенно выделяя Хальфдана, сильнейшего: валькирий делил с ним и огонь воды подносил; побратимы же не завидовали Голой Груди — ведь и вправду из всех первым он достоин был дружбы анса.

Не жалея тел своих, познавали дети фиордов тайную мудрость божественной битвы, и уменье хранить асов от злых козней также постигли, заплатив жизнями двоих: имена же неудачливых таковы: Рольф Белые Штаны, сын Хьягни Скаллагримсона, и Гондульф Безродный, что пристал к дружине Сигурда-ярла в стране англов. Когда пробегали часы ученья, проводил время, каждый по-своему: иной к валькириям шел, другой у столов садился, требуя мяса и сладких камней; ни тем, ни другим не препятствовал я.

Бьярни же Хоконсон, уйдя в холмы, бродил до тьмы, шепчась с духами земли и воды, и не звали его к себе друзья, видя: ищет скальд кенинги для саги, ибо первым из певцов увидел он чертог Валгаллы и последним; ведь настал час Рагнарад и время пришло асам уйти с круга небес. И не тревожили; кто нарушит уединение вещего? Сами ансы, чтя обычай, не препятствовали скальду видеть, что желал; лишь к обители Мунира не было ему пути и еще от серокаменного дома отогнал служитель, грозя быстрым громом: там, говорили, лежит ключ от сияющей двери, видеть же его заповедано смертным.

И вот пришел ко мне Бьярни, говоря: «Сагу сложить хочу: твоя сага будет, Хохи! Кто другой, не став ярлом, сагу имел? Нет таких. Сплел я слова в венок, кенинги огранил; и сверкают. Но нет среди них одного, и распадается цепь. Хочу видеть жилище Мунира; помоги, ярл!» Так назвал меня Бьярни, с которым разорял я в детстве, птичьи гнезда, и не мог я отказать. На отшибе от прочих стояла обитель аса: невысока, в один накат; окна плотная ткань прикрывала и твердая вода, дверь же вестник богов запирал; без засова, без замка стояла дверь, но не играл ею ветер. Сказал Бьярни: «Кинжалом сломать запор нетрудно; прошу тебя войти со мною. Ушел Мунир, и мы войдем и уйдем; коли вернется ас и увидит меня одного, проклянет; тебя же простит, ибо ты Сигурда сын и Одину не чужой». И правда была в словах Бьярни, разумного не по числу пройденных зим, но по воле богов.

Решив, сделали: кинжалом открыли дверь обители Мунира и вошли; мрака полог разогнали, засветив звезду в потолке. Скудно жил вестник богов, но скудость жилища была достойна мужа: много железа, моле золота. Три двери предстали взору; первой ближнюю открыл Бьярни, но не было в малой палате чудес: стол да табурет, да ящик, умеющий говорить. И огорчился Бьярни: «Что в сагу вплести? Дверь сломали, стол увидели; беден, вижу, Мунир ас». Ответил я: «Горевать не спеши: ведь еще одна дверь пред нами, а вот третья. Не там ли чудеса?» Вторую дверь распахнул Бьярни; и вошли. Узкое ложе открылось нам, покрытое серой тканью; над ложем лик Одина, подобный виденному нами в руках Мунира, но больший, и в странных одеждах был Отец Асов. Другая стена не видна оказалась, укрытая тканью багряной; в середине отметина, белый круг, на белом же — черный знак, схожий с пауком. На третьей стене оружие висело и, не поверив глазам, трижды закрыл я их и открыл: ведь знал я эту радость битвы.