Роман Суржиков - Стрела, монета, искра

— Хм… — сказал Эрвин, поскольку механик сделал паузу, ожидая реакции слушателя.

Луис надеялся, что его обязанности сведутся к счету и письму, но сильно ошибся. Вскоре он скреб полы в доме старика, прислуживал за столом, стирал одежду, выгребал отхожую яму. Он попробовал было возмутиться и получил дюжину розог. А затем еще по дюжине каждую субботу — в целях воспитания. Ростовщик боялся, что, когда он совсем ослепнет, Луис сможет обсчитывать его, и воспитывал в мальце верность. "Кого боишься — того не обманешь". Он велел перемножать и делить двухзначные числа, считал до пяти, и, если Луис не укладывался в это время, бил по лицу. "Чего это ты мешкаешь? Думаешь схитрить?" Чтобы избежать кражи, старик не выпускал мальца со двора весь первый год. В дни, когда ростовщик покидал дом, Луис оказывался заперт в подвале.

— Да уж, — сказал Эрвин.

Отряд подошел к ручью. Воспользовавшись случаем, напоили животных, набрали воды в бурдюки и двинулись дальше. Лиственная роща сменилась сосновой, стало светлее, воздух приятно посвежел. Луис продолжал рассказ.

Так или иначе, он отслужил у ростовщика положенные три года и попросился домой. Понятно, старик не отпустил юношу. Кому захочется платить две елены, когда есть дармовой работник. Какое-то время Луис упрашивал его, умолял, ползал на коленях, ревел… Потом стал ждать удачного момента. Поймал ночь, когда скряга хорошо выпил с вечера и спал крепко. Луис связал ему руки и ноги, привязал к кровати, заткнул рот тряпкой. Потом выгреб все деньги, какие нашел — больше двадцати эфесов, — отнял у старика ключи и сбежал. Его должны были обнаружить не раньше, чем спустя пару дней, так что Луис имел фору. К отцу идти было нельзя — там его стали бы искать первым делом. Он подался на запад, в герцогство Надежда. Думал: с двадцатью золотыми заживу, как Бог! Может быть, и сам сделаюсь ростовщиком. Или обучусь в семинарии и стану священником — денег хватит…

На дороге между Фарвеем и Сердцем Света его ограбили и избили. Полуживой, голодный и почти голый, он приплелся в город Фарвей. У него все еще оставалась надежда найти работу — как никак, Луис по-прежнему умел писать и считать. Работа действительно нашлась: люди герцога Фарвея строили рельсовую дорогу в Литленд, нужно было много рук, чтобы закончить до зимы. Правда, грамотность тут не была в цене: с утра до ночи вгонять в землю дубовые свайки — вот что требовалось. За это Луис получал миску каши утром, миску похлебки вечером и кружку эля по субботам. Еще, конечно, несколько плетей всякий раз, когда мастеру казалось, что Луис трудился недостаточно усердно. А ему часто так казалось: юноша был хилым и бледным, быстро уставал, и, как ни странно, ежедневные побои не очень-то прибавляли ему сил.

Луис раздобыл из мешка яблоко, укусил пару раз, помедлил, вспоминая.

Они не окончили участок до холодов, и герцог не счел нужным расплатиться. Фарвей сам посетил стройку, осмотрел рельсы, обрывающиеся среди поля. Затем три сотни рабочих согнали пред ясны очи вельможи. Герцог пожевал губами и проплямкал что-то управителю, тот повторил во всеуслышание:

— Кому нужны пол-дороги? Кто захочет купить пол-билета? А нет работы — не будет и оплаты!

Фарвея сопровождал отряд гвардейцев, и никому не было охоты лезть на рожон. Однако стоял ноябрь, и рабочие оказались в отчаянном положении. Они принялись осторожно возмущаться: как же пережить зиму без денег?

Управитель ответил: кто хочет ныть — пускай проваливает. А кто не ноет — пусть ступает вон туда, к телегам. Собирается новая бригада, она отправится на стройку в Литленд — там работы ведутся и зимой. Правда, оплата будет вполовину той, которую обещал герцог, но зато найдется пропитание и жилье. Деваться было некуда — рабочие побрели к телегам.

Зная герцога Фарвея, Эрвин не сомневался: тот не только получил бесплатно кусок рельсового пути, но и сделал Литлендам нечто вроде одолжения: опытная бригада укладчиков — за бесценок. А взамен получил какую-нибудь ценную преференцию, например, место за обеденным столом возле императора, когда тот приедет в Литленд на конную ярмарку… Ловкий ход.

Луиса и прочих перегнали на новую стройку, будто стадо скота. Телеги, как выяснилось, предназначались для инструментов. Также обнаружилось, что зима в Литленде не столь уж тепла: снега нет, зато через день лупят холодные ливни. Луис работал, ел, спал мокрый до нитки; в конце концов, схватил воспаление и чуть не подох. Конечно, никому не позволяли отлеживаться даже по случаю хвори. Луис прокашлял всю зиму, и к весне начал харкать кровью, но боги смилостивились — прислали теплую погоду. Он пошел на поправку. А летом случилось чудо: один из механиков приметил Луиса и взял в подмастерья.

— Не стану утомлять вас, милорд, рассказом о моем обучении у него. То был очень знающий человек, милорд, очень опытный! Ох, тяжелая у него была рука. Даст подзатыльник — полдня в голове звенит… Словом, с тех пор, как выпутался я из этой стройки, так решил для себя: больше никогда не поймаюсь! Хочу сам себе быть хозяином и никого не бояться. Человек должен сам управлять своей судьбой, верно, милорд?

Эрвин отвлекся, глядя по сторонам. Уже несколько раз в лесу попадались пеньки от срубленных деревьев. Отряд приближался к месту чьей-то стоянки — видимо, покинутой, так как пни были старыми и успели иструхляветь.

— Что вы думаете, милорд? — спросил Луис.

— Я думаю: что было в коробочке?

— Простите?..

— Ну, представьте себе. Человек идет по лесу, когда с ним случается несчастье. Неведомая хворь, ядовитый укус, нападение какой-нибудь диковинной твари — кто знает. Ему делается плохо, он понимает, что скоро испустит дух. Тогда путник садится под ясенем — сам садится, поза трупа довольно естественна — и берет в руки железную коробочку. Не меч для защиты, не нож для кровопускания, не чашу вина или снадобья, чтобы облегчить боль. Так, с коробочкой в руках, его и настигает смерть — столь страшная, что спутники даже не решаются предать тело земле. Я долго размышлял и не смог вообразить: какая вещь, вместимая в коробочку, могла понадобиться человеку в последнюю минуту жизни?

Луис буркнул:

— Ну, не знаю, милорд… Возможно, пилюли?

— Пилюли не хранят в железе, только в стекле или бумаге. Железо ржавеет, а ржавчина может испортить снадобье.

— Шкатулка могла быть серебряной. Серебро не ржавеет.

— Могла, — с большим сомнением сказал Эрвин.

— А может, в ней была какая-нибудь ценность? Умирающий хотел отдать ее другу.

— Тоже странно. Деньги носят в кошелях, а не в жестянках. Шкатулка неудобна, ее на пояс не повесишь… Да и другое удивительно. Можете себе представить дикаря из лесной глуши, который носит серебряную коробочку с монетами или лекарскими пилюлями?