Патрик Ротфусс - Имя ветра

Алеф ответил:

— Нет. Отбрось все личные цели. Ты должен наказывать и награждать лишь то, чему сам будешь свидетелем от сего дня и далее.

Селитос склонил голову:

— Прости, но сердце говорит мне, что я должен остановить зло прежде, чем оно будет совершено, а не ждать и наказывать за него потом.

Многие из руач зашептались, соглашаясь с Селитосом, перешли к нему и встали рядом с ним, ибо помнили Мир Тариниэль и полны были гнева и боли из-за предательства Ланре.

Селитос приблизился к Алефу и преклонил перед ним колени.

— Я должен отказаться, потому что не могу забыть. Но я выступлю против него вместе с этими руач, которые согласились со мной. Я вижу, что сердца их чисты. Мы назовемся амир, в память о погибшем городе, и будем разрушать планы Ланре и всех, кто последует за ним. Ничто не помешает нам достичь нашей благой цели.

После этих слов большинство руач отшатнулись от Селитоса. Они боялись и не хотели встревать в великие дела.

Но Тейлу выступил вперед и сказал:

— Выше всего в моем сердце справедливость. Я покину этот мир, чтобы лучше служить ей и тебе.

Он встал на колени перед Алефом, склонив голову и опустив руки.

Вперед выступили и другие. Высокий Кирел, обгоревший, но оставшийся в живых среди пепла Мир Тариниэля. Деа, потерявшая в битвах двух мужей, — ее лицо, уста и сердце были жестки и холодны, как камень. Энлас, никогда не поднимавший меча и не вкушавший плоти животных, — от него никто ни разу не слышал дурного слова. Прекрасная Гейза, чьей благосклонности искали сотни мужчин Белена, пока стояли его стены, — и первая женщина, познавшая непрошенное прикосновение мужчины.

Лекелте, смеявшийся часто и легко, даже в самой глубокой скорби. Имет, почти мальчик — он никогда не пел и убивал быстро, без жалости. Ордаль с яркой лентой в золотых волосах, младшая из всех них и никогда не видевшая, как умирает живое, храбро встала перед Алефом. И рядом с ней встал Андан, чье лицо было как маска с горящими глазами и чье имя означало «гнев».

Они приблизились к Алефу, и он коснулся их рук, очей и сердец. Его последнее прикосновение отозвалось болью: их спины прорвали крылья, чтобы они могли попасть, куда пожелают, — крылья из огня и тени, крылья из железа и стекла, крылья из камня и крови.

Затем Алеф произнес их долгие имена, и смельчаков охватил белый огонь. Огонь проплясал по их крыльям, и они стали быстрыми. Огонь сверкнул в их глазах, и они стали прозревать в глубинах людских сердец. Огонь наполнил их уста, и они запели песни силы. Огни вспыхнули у них во лбу, как серебряные звезды, и они тотчас исполнились справедливости и мудрости, и никто более не мог вынести их сияния. Потом огонь поглотил их, и они навсегда скрылись от смертного взора.

Никто больше не может увидеть их — только самые могущественные, да и то с великим трудом и опасностями. Они вершат правосудие в мире, и Тейлу — величайший из них…

— Я услышал достаточно. — Человек говорил негромко, но даже крик не прозвучал бы ужаснее.

Когда Скарпи рассказывал историю, любая помеха была как камешек во рту, полном хлеба.

Из дальнего угла к стойке проталкивались два человека в темных плащах: один высокий и надменный, другой низенький, в капюшоне. Тейлинские священники. Их лица были суровы, а под плащами угадывались мечи, незаметные, пока они сидели. Теперь стало ясно, что это церковные воины.

Не я один заметил это — дети потихоньку выскальзывали за дверь. Самые ушлые пытались притворяться случайными посетителями, но некоторые срывались на бег, не дойдя до дверей. Вопреки здравому смыслу трое детей остались: сильдийский мальчик в рубашке со шнуровкой, маленькая босоногая девочка и я.

— Полагаю, все мы слышали достаточно, — спокойно и жестко произнес высокий священник.

Он был тощий, с запавшими глазами, поблескивающими, как тлеющие угли. Аккуратно подстриженная бородка цвета сажи заостряла черты его лица, и без того похожего на лезвие ножа.

Он отдал свой плащ низенькому священнику в капюшоне и остался в светло-серой тейлинской рясе. На его шее виднелись серебряные весы. Мое сердце ушло в пятки: не просто священник, а справедливый судия. Краем глаза я заметил, как двое оставшихся детей выскользнули за дверь.

Судия заговорил:

— Пред бдительным оком Тейлу я обвиняю тебя в ереси.

— Засвидетельствовано, — буркнул второй священник из-под капюшона.

Судия махнул воинам:

— Свяжите его.

Воины бросились выполнять приказ. Скарпи перенес эту процедуру совершенно спокойно, не вымолвив ни слова.

Судия пронаблюдал, как его телохранитель связывает запястья Скарпи, потом отвернулся, словно вдруг позабыв о сказителе. Он обвел комнату долгим взглядом и наконец остановил его на лысом человеке за стойкой.

— Т-тейлу благослови вас! — тут же отозвался, заикаясь, хозяин «Приспущенного флага».

— Благословил, — веско приложил судия и еще раз оглядел комнату. Наконец он повернулся ко второму священнику, стоявшему дальше от стойки. — Антоний, разве может такое прекрасное место давать приют еретикам?

— Все возможно, справедливый судия.

— А-а-ах, — мягко сказал судия, снова медленно обозрел бар и опять остановился на человеке за стойкой.

— Могу я предложить вашим честям чего-нибудь выпить? Если в-вы хотите? — быстро предложил трактирщик.

Ответом была тишина.

— Я, это… напитки для вас и ваших братьев. Прекрасный бочонок феллоуского белого? Чтобы подкрепить мою благодарность. Я позволял ему тут оставаться, потому что поначалу он интересные истории рассказывал. — Хозяин нервно сглотнул и поспешно продолжил: — Но потом он начал говорить ужасные вещи. Я боялся выкинуть его прочь, потому что он явно сумасшедший, а всякий знает, как тяжко немилость Господня ложится на тех, кто поднимает руку на безумцев…

Его голос сорвался, и в комнате повисла тишина. Он снова сглотнул, и я со своего места у двери услышал сухой щелчок в его горле.

— Щедрое предложение, — наконец сказал судия.

— Очень щедрое, — эхом отозвался маленький священник.

— Однако крепкие напитки иногда толкают людей на порочные дела.

— Порочные, — прошипел маленький.

— А некоторые из наших братьев приняли обеты противостоять искушениям плоти. Я вынужден отказаться. — Голос судии сочился благочестивым сожалением.

Мне удалось поймать взгляд Скарпи, и он чуть улыбнулся мне. В животе у меня заныло. Старый сказитель будто совершенно не представлял, в какую беду попал.

Но в то же время глубоко внутри что-то эгоистическое талдычило мне: «Если бы ты пришел раньше и выяснил, что хотел, сейчас было бы не так плохо».

Бармен нарушил тишину:

— Может быть, вы тогда возьмете стоимость бочонка, сэры? Если бочонок нельзя…