Сергей Волков - Затворник

- Ты погляди! - сказал, присвистнув, Хвостворту - Брат! Да ты, ни дать-ни взять, настоящий большой боярин! Смотрю на тебя, и прямо дрожь берет! Щас начнешь распоряжаться: принеси-поди-подай!

Сам Хвост отобрал себе столько оружия, что было непонятно, как конь понесет его в бою! За дерзость и смелость у хутора, князь разрешил ему брать сколько угодно. Хвостворту, вдобавок к панцирю со шлемом, мечу со щитом, копью и булаве, прибрал еще лук со стрелами, которыми даже не умел стрелять ("научусь как-нибудь!"), топорик в одну руку, кривой длинный нож, большой колчан сулиц, доспех для лошади, и длинную пеструю попону. Хотел взять еще аркан, чтобы как-нибудь научиться набрасывать его врагу на шею, но потом передумал.

Пила, в отличии от брата, такой богатой и полезной в бою добыче не радовался. Вечером, еще до заката, он спросил Рассветника:

- Слушай, ты вот много знаешь. Как ты считаешь, правильно мы сегодня сделали, что убили пленников?

- Нет. - без сомнения сказал Рассветник - А ты почему спрашиваешь?

- Да я тоже подумал... Подумал, что так нельзя. Убивать раненных, связанных... Это... Не честно, что ли.

- А ты сам убивал? - спросил Рассвтеник.

- Нет. Хватит с меня и тех, кого там, в бою убил...

- А сегодня я и пленных убивал. - сказал ему витязь - Знаешь, почему?

- Почему?

- Потому, что сегодня так надо было. Плохо, не честно - да. Но надо. А раз всем надо - то и нам нечего быть в стороне. Мы сейчас здесь, в дружине - все как одно целое. Все делаем одно дело. Пока мы здесь, то и жить, и умирать нам тоже вместе. И убивать - что сражаясь в честном бою, что безоружных резать - раз надо - тоже придется вместе. А иначе получается, что мы, Небо даст, в бою себе заслужили честь и славу, а самую кровавую черновую работу сваливаем на других. Это бесчестие не меньше.

- Все равно тошно. - сказал Пила.

- Знаю. - сказал Расветник - Мне тоже тошно. Но сегодня там, как на весах, были - с одной стороны пленные табунщики, с другой - мы, ты, я, князь, весь полк, и вся страна, за которую мы тут бьемся. А раз так получается, то даже если нельзя, то все равно надо.

- Ясно... - сказал Пила хмуро - Я еще хотел спросить, про Клинка...

Пила оглянулся по сторонам. Клинка не было видно.

- Он там, возле хутора, меч сегодня сломал. Мне тогда показалось, как будто этот меч...

- Как будто он сдох. - подсказал со своей подстилки Коршун - Так это и не удивительно.

- Он и правда, живой был, что ли? Я помню, Клинок еще в Дубраве говорил, что-то про мечи, которые злыдни носят...

- Вот, что: - сказал Рассветник - Пила, да и ты, Хвостворту, подойди-ка сюда. - подозвал он второго дубравца - Клинок сам про это не в жизнь не расскажет. Но вам для дела может понадобиться, поэтому слушайте:

И Рассветник рассказал Пиле и Хвостворту о большой беде своего названного брата. Говорил он очень коротко, и без многих подробностей, которых Клинок вообще никому не открывал. А если бы у него, Клинка, самого было желание рассказать все как было, то история была бы вот, какая:

4.5 БОЛЬШАЯ БЕДА КЛИНКА

В первые годы княжения Светлого я жил в самом Стреженске, в кузнечьей сотне, недавно вышел из ученичества, и своей мастерской у меня пока не было. Я тогда жил у наставника, прямо в кузнице, там же по привычке и ел, и спал, весь год ходил черный как черт, отмывался только перед поединками. Но на это жаловаться мне было - глупость, потому что мой наставник был - знаменитый на весь Стреженск мастер-клиночник Шмель - любой матерый кузнец, у которого и свой двор, и кузница, и рабы, и тот бы не отказался пожить у него год-другой в ученичестве, где-нибудь под лавкой поспать. Так я и жил - вроде уже готовый мастер, но своей работы пока было немного, так я больше помогал Шмелю, и заодно продолжал у него учиться. Шмель мою работу хвалил, и другие старые мастера тоже. Говорили, что с годами из меня выйдет первейший клиночник. Потом уже, в начале Позорных Лет, я поставил свою мастерскую - не мастерскую, а горнило под крышей на четырех столбах. И от наставника перешел в свой дом - маленький, убогий домишко, но все же свой. Я думал: "лиха беда - начало!" В себя я очень верил, и верил, что всего со временем достигну своими руками. И так, вроде, и шло сначала - скоро большие господа стали и ко мне присылать заказы. Без работы я понемногу перестал сидеть, и уже во всю думал, что вот-вот сломаю мою конуру, и начну на ее месте строить хоромы.

И вот как-то раз ко мне с княжеского двора приезжают, да не абы-кто, а один из колдуновских злыдней.

- Ты - говорят мне - такой-то и такой-то?

- Ну я. - говорю. А у самого душа в пятки ушла. Шутка ли! Что этому черту полосатому от меня могло понадобиться! А он мне говорит:

- Собирайся. Сейчас поедешь с нами на княжеский двор. Есть для тебя работенка.

У него с подручными уже и конь оседланный для меня стоял на улице. Я удивился, но упираться, ясное дело, не стал. Приехали на княжеский двор, и там меня повели не на людскую сторону, не в мастерские, и понятно, не к самому великому князю за стол. Повели на тот конец двора, про который в Стреженске боялись даже шепотом говорить - туда, где жил Ясноок и вся его шакалья стая.

Там спешились и велели мне идти смотреть здешнюю кузницу. Кто ее строил, и когда - я не знаю, но сразу увидел, что это были не весть, какие умельцы. Я посмотрел, и тут же выложил, что надо поправлять, а что ломать и заново переделывать.

Злыдень тогда сказал, что всех работников, каких я скажу, и сколько надо, сей же час доставят из города. А мне велел обустраиваться - мол, место на дворе мне уже отвели - и не мешкая приниматься за работу. В город отлучаться запретили, разрешили только передать своим весточку, что буду работать для Ясноока. Я уже знал, что после этого, про меня даже спрашивать никто не посмеет.

Работников и правда, тут же привезли - таких же ошарашенных, как я сам. Пришлось мне волей-неволей брать это дело в руки, и начинать распоряжаться. Подгонять, к счастью, никого не требовалось - злыдень, что меня привел, сам за всем следил, и хотя говорил учтиво, но никому даже минуты не давал присесть повалять дурака. Дело с мастерской мы закончили в три недели. Помощников моих отпустили по добру-по здорову, а мне злыдень велел ступать к себе, и готовиться к новой работе.

Я и приготовился: наелся, значит, как следует, и завалился в людской спать. "Будь что будет" - думал.

Только чуть стемнело, меня растолкали и привели в эту самую кузницу. Она, кузница, была пристроена к большому дому, и кроме входа со двора, в ней были еще две двери. Одна в кладовую для всякого барахла, а ко второй злыдень запретил приближаться. И вот привели меня, значит, и велели здесь ждать. Кого, чего ждать - не сказали. Сами все ушли. Ну, я сижу - жду.

Вдруг открывается эта самая запретная дверь, и из нее появляется самолично наш Наимудрейший и Наивсемилостивейший - совсем такой, как Коршун про него рассказывал - облезлый, дрянной старикашка, тощий как камышина. Жаль, я не долго на него любовался, не успел вот наглядеться вволю - едва он зашел, как свет в светильнике померк, и стало темно.