Сергей Волков - Затворник

Скоро обещанные дрова загрузили в телегу аккуратной укладкой. Поверх дров приделали кверху ножками стол и две скамейки. На тело Краюхи надели большой мешок и вынесли на двор. Тут же ждали конюх-возница, слуга присланный Зайцем нести мертвого (кажется - тот, которого управляющий ночью отправлял за боярами и хозяином) и еще двое - помогать разгружаться на месте. У крыльца лежали носилки, на которых вчера таскали Вепря. Теперь на них разместили Краюху.

Пила встал у носилок спереди справа, Рядом с ним - Коршун. Позади - Клинок и гостиничный слуга.

- Ну, подняли! - только и сказал Клинок.

Вчетвером они вытащили тело с трактирного двора на "ковер" и двинулись по улице к полуденным воротам. Следом поскрипывал тяжелый воз, да брели двое слуг-грузчиков. Пиле невольно вспомнилось, как вчерашним утром въезжали они в город - такая же ранняя прохладная сырость, такая же, казалось - та же самая, безлюдная улица, соломенные крыши и плетеные изгороди, собаки, лениво побрехивающие из-за них на стук повозки, такое же молчание попутчиков... Только у самого Пилы в душе все было иначе. Не было больше прежней его тревоги, не было опасений за пропавшего брата. Ушли недоумения и страх неизвестности, и мучившие парня сомнения о спутниках и вообще обо всем, что в эти дни стряслось. Вместо всего этого остались теперь только тоска, да вопрос, звучавший с утра в проснувшейся голове - ПОЧЕМУ... Как все-таки жаль, что нельзя иногда очнуться ото сна и понять: Не было ничего, все - одно видение...

Дорогу до уже открытых полуденных ворот одолели в четверть часа. Стражники, извещенные о ночной поножовщине, пропустили без разговоров, да и без извещений было ясно, зачем и куда идут. Здесь приставленный Зайцем слуга показал дорогу к месту проводов, и дальше тронулись так же безмолвно.

Добравшись на яр, Пила со спутниками аккуратно опустили тело на траву. Место здесь и правда было прекрасное: Позади с одной стороны темнела вдоль реки Новая Дубрава, на самом высоком и видном месте красовались разноцветные крыши и башенки боярских хором детинца. С другой стороны, вокруг подножия прибрежного холма, цветущий лес пестрел белым и сиреневым, словно сад. Внизу под обрывом струилась неширокая здесь Песчанка - в песчаных берегах, потому наверно так и называлась, а за ней, сколько хватало глаз, зеленые поля и рощи...

Поэтому, из-за красоты, дубравцы и приносили прощаться сюда - тут и там виднелись следы старых и новых кострищ. Многие прорастали травой и уже почти стерлись. Был в городе и особый человек, который собирал угли и пепел, дробил неперегоревшие кости, и увозил развеивать над полем.

Прислужники сняли с телеги и расставили стол и скамейки. После все вместе разгрузили воз, и сложили из поленьев четырехугольную стопку, длинной в полтора обхвата, а шириной и высотой - в два локтя. Покойника, не открывая мешка, положили сверху, лицом к небу, ногами - к полудню. Тогда работники отогнали телегу чуть в сторону, и сами расположились передохнуть поблизости. Коршун и Клинок сели за столом, а Пила, согласно обычаю - как ближайший родич, стал разводить огонь. Едва береста и мелкие щепочки разгорелись, он отошел и присоединился к товарищам за столом. Поленья, хорошо просушенные в гостиничной дровнице, занимались мигом, и огонь охватывал помост и лежащее на нем тело прямо на глазах.

Клинок налил из туеска вина в три кружки, и подвинул Пиле и Коршуну.

- Пей, да начинай, брат-пильщик. - сказал Коршун.

Пила выпил, не закусив протер губы рукавом, и начал песню.

Этим песням в Горюченском отцы сыновей не учили, не повторяли друг перед другом их слов - старшие их только пели по случаю, а младшие - таков был обычай и долг - тогда же запоминали. На памяти Пилы, их перепели множество раз, особенно в Позорные Годы, да и после тоже. Отец при Яснооке пел, провожая мать и дочь, и еще двух дочерей - в малолетстве Пилы, тогда же он простился со своими стариками. В других семействах тоже провожали, иные - и не по одному человеку, Пиле было, когда запоминать слова. А что не удавалось запомнить - то приговаривали по-своему, и уже такими прощальные песни запоминались детям и внукам.

Допев первую песню, Пила выпил еще, и разламывая хлеб, проговорил, также нараспев:

- Ты как все, пришел от Неба и Земли. И идешь в свой черед, как нам всем уходить, по огню и дыму, как по лестнице. Еще спал ты слеп под сердцем матери, а костер твой уже стоял сложенный. Так и всем на свете путь указан отроду, к Вечному Небу и к Сырой Земле. Мы поем, тебя провожая в путь, люди в свой черед и про нас споют. И под песни нашу преломят плоть. Тогда нашей силе - быть их силой, А нашей жизни - быть их жизнью. А мы в правнуках возвратимся вновь, и откроем глаза белому свету. И ногами ступим по сырой земле... Смерть тебе пришла, завтра мне придет, А жизнь - вечная...

Все выпили, закусили хлебом, и Коршун сказал:

- Это верно. Может быть, что так оно и есть. Жизнь - она вечная... И все мы когда-нибудь, умрем, но потом снова вернемся на белый свет.

- Только злыдням не видать вечной жизни. - сказал Клинок - Они себе выбрали другое - не по-людски, ни как им судьба положила, а захотели обмануть саму природу, и своим бесовским колдовством продлить себе век. За это ни Земля, ни Небо их не примут, и не возвратят к новой жизни. А обманывать судьбу без конца даже им не под силу, как они не хитры...

- А в Хворостове ведь не так говорят про жизнь и смерть? - спросил его Коршун.

- Нет, не так. И там огню не предают, а хоронят - закапывают в землю. Там верят, что после смерти люди попадают в подземный мир, где правит подземный царь. Мертвых он судит по их делам, а те, кто раньше умерли, говорят про зло, или добро, которое человек сделал им при жизни. И говорят они всю правду.

- Что ж, тогда злыдню тоже лучше на тот свет не спешить. - Сказал Коршун - Потому, что когда он явится перед подземным царем, то и твой - кивнул он Пиле - брат, и тот витязь, в теле которого он к вам приехал, и еще много, кого он погубил, укажут на злыдня окровавленными перстами...

- А про Краюху тогда бы так сказали: - сказал, подумав Пила - "Был он хоть и бестолковый, и работать не любил, зато парень был добрый и честный!"

Огонь тем временем охватил весь дровяной помост, и пылал, вскидывая языки пламени вверх больше чем на обхват.

Пила пропел другую песню. Когда замолчал, то выпили снова, и запел уже Коршун - То ли прощальная была его песня, то ли нет, но говорилось в ней тоже о мертвых: О том как духи злодеев, предателей и подлецов после смерти бродят, спотыкаясь, в темных закоулках призрачной страны, слепые и бессильные, и не могут обрести ни света, ни умиротворения. Люди же добродетельные, скончавшись, мирно блаженствуют, а герои и мудрецы - возвышаются среди прочих мертвых, и стоят рука об руку с богами, словно советники и воины... Так верили в Стреженске.