Алана Инош - Слепые души

Маленькая мягкая рука берёт меня за пальцы, и я повинуюсь ей, отхожу от тропы на прежнее место.

И вот, я спрашиваю:

— Что же дальше? Я сделала то, что мне было предначертано сделать, моя миссия завершена. Разве Асахель не заслужила отдых? Может быть, мне всё-таки можно в Город, с ними? С папой, мамой и с НИМ?

Мальчик улыбается.

— Да, ты выполнила свою задачу, но это не исключает продолжения жизни. Твой путь ещё не пройден.

— Но какой смысл? Без моего любимого человека мне нет смысла оставаться.

Мальчик качает головой.

— Смысл есть всегда. Смысл — в самой жизни. Кроме того, кое-кто ещё нуждается в тебе.

— Кто? — невесело усмехаюсь я. — Кому я могу быть ещё нужна?

Вместо ответа мальчик улыбается и оборачивается назад. Там, в траве, ни на кого не глядя и улыбаясь каким-то своим мыслям, маленькая девочка рвёт полевые цветы, собирая букет. Я смотрю на неё и узнаю! Это Аля, её улыбка, её нежность — неизменная, вся до капли сохранённая и предназначенная мне. Мальчик говорит:

— Красивый она собрала букет для своей мамы.

Я плачу, я смеюсь, снова плачу — во мне ураган чувств, а мальчик спрашивает:

— Ну что, теперь есть смысл оставаться?

У меня нет слов, кроме одного огромного, размером со всю Вселенную «да».

— Тогда тебе пора возвращаться, — говорит мальчик.

— Я ещё хотела спросить, — бормочу я, вглядываясь в солнечную долину. — А моего ангела-хранителя там нет? Я хотела кое-что ему сказать…

Абсурдный вопрос: нуждаются ли ангелы в ангелах-хранителях? Ведь я — Асахель, пусть и бывшая. Впрочем, наверное, ангелы, ставшие людьми — да, нуждаются. Так же, как хирург, который вряд ли сможет сам себе сделать операцию, а потому в случае болезни нуждается в другом хирурге.

Пожатие руки мальчика становится крепче и нежнее, в его ясных глазах — неземное сияние, мягкое и неяркое, как лучи вечернего солнца.

— За ним не надо далеко ходить, — говорит он. — Он перед тобой. И он знает всё, что ты хочешь сказать.

У меня вырывается тихое «ах», и я оседаю на траву, закрыв лицо руками. Ванна с водой, нож, записка, таблетки. Мягкие руки кудрявого мальчика обнимают меня, моя голова — на его груди.

— Я очень испугался за тебя тогда, Анастасия.

— Я знаю, ты послал ко мне Алю, чтобы помешать мне умереть, — шепчу я сквозь слёзы. — Спасибо тебе…

— Это желание в тебе было вызвано тем, кого ты сегодня победила. Он наслал на тебя уныние.

— Этого не повторится!

— Да, теперь ты знаешь, как побеждать в себе тьму. Светом.

Меня держит в объятиях уже не мальчик, а огромное, сияющее существо, прекрасное, излучающее потоки удивительного, радужного света, по сравнению с ним я не больше трёхлетнего ребёнка. Мы стремительно поднимаемся ввысь, к солнцу, и я смеюсь от переполняющего меня щекотного чувства восторга. Этот полёт — солнечный экстаз, небесное упоение, симфония света и счастья, буря радости, и мне хочется, чтобы это наслаждение длилось бесконечно. Я люблю это сияющее существо и чувствую его ответную любовь ко мне, тёплую, пульсирующую во мне, и это единение в потоке света — самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось испытывать. Уже ничего, кроме яркого света, я не вижу, он ослепляет меня, а потом я вдруг оказываюсь в операционной.

— Сколько уже нет пульса?

— Семь с половиной минут!

— Продолжаем. Триста шестьдесят! Убрать руки! Разряд!

Бабах! — разряд в триста шестьдесят вольт сотрясает тело, пронзает сердце, и оно начинает биться. На оранжевой линии появляется одна загогулина, вторая, третья. Пи. Пи. Пи.

— Есть пульс!

— Фу, слава Богу…

Нет, это не сериал «Скорая помощь», это я лежу на операционном столе, и команда врачей возвращает меня в этот мир. Все они очень хорошие люди и профессионалы своего дела, и их вклад в моё оживление огромен, но все их усилия были бы бесплодны, если бы так не было суждено. Я возвращаюсь, потому что так надо, а если так надо — значит, так будет.

Вы спросите: а как же поединок? Разве его не было?

Он был, и он длился семь с половиной минут — ровно столько, сколько не билось моё сердце. Чтобы победить Якушева, освободить Алю, родителей и остальных страдальцев, мне пришлось побывать за гранью — там, откуда если и возвращаются, то лишь когда так надо.

Семь с половиной минут — маловато, скажете вы. Может быть, но семь с половиной минут прошло в этом мире, а там, где происходила схватка, время течёт по-другому. Там я была сильной, как Геракл, и почти неуязвимой, а вернувшись назад, снова чувствую боль и слабость. Как мне было хорошо там и как я страдаю здесь! Но я понимаю: так надо, а значит, надо терпеть.

И всё-таки врачи удивлены тем, как быстро восстанавливаются мои жизненные функции, а дырка в животе и огромная кровопотеря для моего организма как будто совершенный пустяк. Уже на третьи сутки меня переводят в обычную палату и пускают ко мне посетителей. Меня жаждут видеть: Диана, Костя, Галя, Надежда Анатольевна, Маргарита (подруга Альбины, если помните), мой брат Георгий, моя двоюродная тётка Анна и её сын Игорь, кузина Катя с мужем Андреем, приезжает даже дедушка из-под Тюмени.

Ещё со мной жаждет поговорить следователь по делу, в котором я и Костя являемся потерпевшими. От него я узнаю, что по горячим следам удалось задержать только двоих нападавших, но с ними уже работают, и следователь уверен, что они «расколются» и выдадут остальных. Для меня это не так уж важно, гораздо больше меня занимает вопрос: что такое мне хотел сказать Костя, перед тем как на нас напали? Он, как оказалось, отделался легко — несколькими ушибами и парой синяков на лице: ранив меня, нападавшие сами испугались последствий и поспешили скрыться. Когда он приходит ко мне с букетом цветов, я долго смотрю на его разукрашенную физиономию, чем вгоняю его в смущение.

— Ну, чего ты так смотришь? Шрамы украшают мужчину.

— Шрамы — может быть, но не фингалы, — говорю я. И задаю интересующий меня вопрос: — Слушай, ты хотел о чём-то поговорить… Может, скажешь? А то я теряюсь в догадках.

Он молчит, мнётся. Потом говорит:

— Да ладно… Тебе сейчас нельзя много разговаривать, ты ещё слабенькая.

«Не такая уж и слабенькая, если сумела загнать Якушева обратно в пекло», — хочу я сказать, но раздумываю. Иногда, знаете ли, даже приятно быть слабенькой. Но мне всё равно хочется узнать, о чём собирался поговорить Костя, и я настаиваю:

— Послушай, ну, скажи… А то это не будет давать мне покоя.

Впрочем, о том, что он хотел сказать, наверно, нет и надобности рассказывать: не так уж трудно догадаться. Что я ему отвечу, догадаться чуть-чуть сложнее. Приминая ладонью ёжик на его макушке, я говорю:

— Я не знаю, Костенька… Пока ничего не могу тебе сказать. Когда я была там, за гранью, я кое-что узнала… Но пока не решаюсь делать выводы. Мне нужно время, а сколько — не знаю. Пока я думаю, ты успеешь встретить десять девушек, а может, и жениться. Вариантов куча. А вариант со мной слишком неопределённый.