Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все

Проклятье, ноги не держат. Нужно сесть.

Элья сползла на груду тряпья, как выяснилось — на парадный халат Кырым-шада. Сам хан-кам склонился над столом, его помощники споро разрезали ремни панциря — лезвия ножей то и дело застревалио в полосках кожи и помощники матерились. А потом Морхай не выдержал, подошел, вцепился и рванул со всей оставшейся силой. Громко вышло. Зачем так орет? Ах да, ему ведь тоже досталось. И тоже больно. Он про свою боль потом подумает, вместе с Эльей, когда убедится, что Ырхыз жив. А сейчас он делает то, что способен делать. Вот панцирь снял, осторожно, нежно даже.

— И сапоги. Сапоги нужно разрезать. Я должен посмотреть, нет ли переломов. Очень хорошо. Раны глубокие, но кровотечение почти прекратилось. Чудо, несомненно, чудо.

Эман. Ровные бляшки из загустевшей крови, которая, подобно клею, сама же и стянула раны. А на ногах переломов нет. В груди — ножевые каверны и сломанные ребра, осколки которых раскроили легкие. Элья залатала, но надолго не хватит. Еще грудина, поперечная трещина. И внутри все порвано, нужно резать, нужно чистить, нужно шить, собирая жизнь по кусочкам, и тогда… Да, теперь у Ырхыза есть шанс, она точно знает. Для нее тело, лежащее на столе, теперь как родное. Нить не разорвалась. Истончившись до невозможности, она стала прочнее, словно закаменела известковым побегом в капле жидкого линга. Скрепила. Заставила смотреть двумя парами глаз, дышать двумя парами легких, слушать синхронное биение двух сердец.

Живы. Оба живы, и это что-то значит? Ведь чудеса не случаются за просто так.

Наверное. Или нет. У него жесткие пальцы, и он сейчас меня убьет.

Но кто из нас я?

Жесткие. Надавливают, ощупывают, вмешиваются в хрупкое равновесие между жизнью и смертью, но не лечат… Почему он медлит? Куда подевалась былая сноровистость движений?

Смотри, склана. Теперь ты веришь, что он меня убьет?

Его глазами мир иной, какой-то изломанный, плоский и вместе с тем лишенный красок. Лицо Кырыма, склоненное низко, уродливо каждой своей чертой. Вот дряблая кожа под пухлыми веками и жесткий рот, готовый растянуться в лживой улыбке. Вот нервно дрожит жила на шее. Если ткнуть, будет много крови. Чья эта мысль? Еще ее? Уже Ырхыза?

— Замечательно, великолепно! — Он отворачивается, и пропадает из поля зрения.

А Ырхыз открыл глаза. Голубые с почти исчезнувшими пятнышками зрачков. На кого он смотрит?

— Крови потерял много, кое-какие кости сломаны, но в остальном я не вижу опасности для жизни.

Ложь! Жизни почти не осталось, а он врет! Он не собирается лечить. Он собирается убить? Позволить умереть? Надо сказать, предупредить Морхая.

— Успокойте толпу, пока в городе не началось паники. — Звук льющейся воды, шипение, запахи, сменяющие друг друга столь же быстро, сколь меняются склянки в руках хан-кама. Что он творит? Нет смысла обрабатывать наружные раны, следует заняться теми, что не видны глазу!

— Я не уйду, — упрямится Морхай и руку на мече держит.

Бей! По шее, с размаха, перерубая мышцы, сосуды и хребет. Или в подмышку, открыта ведь. Или по рукам, которые тянутся к пропитанной кровью рубахе, отдирая клочки ткани от кожи.

Бей же!

Не слышит. Какого демона он нас не слышит?!

— Согласен. Вам следует остаться при кагане, но ваши люди… Здесь безопасно, но если беспорядки не остановить сейчас, лишь Всевидящий знает, чем они обернуться для Ханмы. Весьма возможно, что уже сегодня трусы побегут к Агбаю.

Не верь, Морхай-глупец! Бей! Я приказываю! Я не могу…

Жжется. Камовское черное зелье ровным слоем ложится поверх ран, распространяя запах гнили. Иголка, нитка, медленно сквозь кожу. Белые полосы ткани в ловких руках помощника. Разноцветные стеклышки в машине, которая растянулась над нами и сверкает, сводя с ума, но не принося облегчения.

Машина не работает. Машина просто гудит и сыплет светом. Лжец!

— Урлак-шаду нужна будет любая помощь, чтобы обуздать город.

Приказы Морхая, такие же глупые и бессмысленные. Шаги. Тишина, которая тянется и тянется. Ожидание.

Еще ведь не поздно. Помоги мне смотреть. И сама. Не бойся, это же я. Я теперь не причиню тебе вреда. Больше никогда.

Снова изломанный мир, в который Элью втягивают силой. Угол комнаты, не белый, но грязно-серый, изгвазданный тенями. Искаженная фигура человека, огромная, словно над столом склонился великан. Молчаливый помощник кама с уродливыми лицом? Нет, не он. Кто тогда? Пропихивает в сжатые зубы палочку, разводит и вытягивает язык, чтобы положить под него катышки эмана.

Гадость. Прекрасно.

Мало.

— У него глаза открыты, зеницы дергаются. Он очнулся? Мой каган…

— Это лишь побочный эффект лекарств. Но он скоро придет в себя, это несомненно. А пока не нужно беспокоить его. Один момент…

Мир вдруг расплывается в белое-пребелое пятно, в центре которого нервно дергается карликовый силуэт.

— Это чтобы роговица не пересыхала. А сейчас давай займемся тобой, Морхай. Не надо упрямиться, уважаемый. Каган, придя в сознание, вряд ли обрадуется, узнав, что его верный телохранитель умер, но не позволил перевязать собственные раны. Не будь глупцом, ты сделал все, что от тебя зависело. И даже больше.

Голос щекочет ухо, словно туда залез таракан. И вот-вот сделает больно. Таракан в ухе всегда больно. Знаешь? Не знаю. Ты один или нас двое? Двое. Один. Смотри. Нас будут убивать.

Но сначала Морхая, так? Он меня не любит. Смешно? Тебя он тоже не любит? Он никого не любит, но верный.

Не верь, сволочь, бей!

Помоги. Скажи. Одно слово. Он послушает!

— Сядь и позволь Ирджину делать свое дело.

Печет на боку. Кырым делает вид, будто спасает. Интересно, он уже отравил меня? Или позже сделает это? Чувствуешь, к губам прикоснулось холодное горлышко. Один глоток и все закончится. Или не закончится? Зачем яд, если можно просто постоять в стороне. А твоего эмана надолго не хватит. Помоги, у меня самого не выйдет. Ты же хочешь жить.

Хочу.

Я очень хочу.

Я буду жить. Помоги нам… Помоги!

Она снова опаздывала, как на площади. И снова воздух казался плотным, тело слабым, а человек, стоявший перед ней — горой, о которую разобьется и волна, и ветер, и Эльина вялая ладонь.

— Морхай. — Голос совсем не женский, чужой. — Они…

Удар под дых выколачивает любые слова, а влажная формалиновая рука закрывает и рот, и нос. Вторая же, вцепившись в горло, сдавливает. Трещат под нажимом хрящи, и стена бьет в обожженные лопатки. Сколько силы в старом хан-каме.

— Заткнись, тварь.

Я жить хочу. Но не так, не так… Я больше не бью в спину. Я не позволю…

Переломанный мир возвращается на место. Морхай меч не убирает, умница. Тянет за ворот, облегчая себе дыхание, открывая веснушчатую шею и родинку у самого основания, лиловое пятно на бледной шкуре. Но меч, меч… Услышал? Догадался? Молю, Морхай, ты же тоже хочешь жить!