Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все

— Я читала о первогнездах и ульях прародителей.

— Молодец, Фраахи.

Послышался вздох.

— Но я говорю о людях, Элья.

Время кончилось хлопком пощечины.

— Именно, что закончилось. И время, и терпение, — Кырым-шад близко, как в тот раз, когда… Вот перекошенное лицо, на котором каждая морщина кричит о предательстве.

Предателей убивают. Был бы нож! И по горлу, чтобы крови глотнуть. Пусть этот удар станет последним, но лучше так, чем овцой стриженной помирать.

Сука он, Кырым-шад, змей ласковый. Заботился.

Ассс! Эй, когда и о ком он заботился?!

А не важно, главное, что горло рядом, а ножа нету. Зубами что ли?

Хан-кам, точно почувствовав, отстранился.

— Что ты решила, склана?

А что может решить склана?

— Ты бредила, — сказал Кырым, прикасаясь пальцами — переломать бы да по одному — к вискам. Прислушался, отсчитывая губами пульс, отпустил. — У тебя очень… гм, любопытный бред. Я бы даже сказал познавательный. И это, вне всяких сомнений, увеличивает твою ценность.

— Пошел ты, — Элья закусила нижнюю губу. Кожа сухо хрустнула, а левый клык зашатался в десне.

— Упрямство? Прежде ты была более сговорчивой. Неужели ты так любила этого мальчишку?

Чего ему надо? Чего он хочет? Или приручает разговором, как приручают лошадей ласковым словом? Подгадает момент и накинет на спину седло, а в рот трензеля вставит, чтобы, если лошадь дурить вздумает, быстро в разум вернуть.

А причем здесь лошади?..

И почему в губе нет кольца?

Ассс!

— Любовь — слишком ненадежная основа. Чувство долга? Ты ничего ему не должна. Страх проиграть? Ты уже проиграла. Ниже упадешь, только если будешь совсем несговорчива.

Кольцо у Ырхыза. А она — Элья Ван-Хаард.

— Зеркало.

— Что? — переспросил Кырым-шад.

— Зеркало дай.

Подал. Поддержал так, чтобы ей удобнее было смотреть. Да, она — это она. Отражение знакомо, кожа вот только побелела и пошла на висках сизыми крапинами, но уже отходит — Кырымово лекарство помогло? Если так, то она обязана ему жизнью.

Он предатель! Скотина и тварь!

Ырхыза нет. Умер. Пропадет в Мельши.

— Что ты сказала? — хан-кам убрал зеркало и очень внимательно посмотрел на Элью.

— Ничего.

Он выглядел очень обеспокоенным, Кырым-шад. Настолько обеспокоенным, что, уходя, запер дверь: Элья слышала, как щелкнул замок.

Ничего, как-нибудь выберется. Руки еще болят? Спину тянет? Придет палач, потянет еще сильнее. На четвереньки. Так, перевести дыхание и удержать комок, который к горлу подскочил. Теперь на колени. На ноги. Голова кружится, а тело ведет то влево, то вправо, как после хорошего намума. Ноги свело судорогой, а перед глазами заплясали черные нити. Только черные. Хоть бы одну светленькую… Всего одну, чтобы выжить.

…выживание, благородный Звяр, суть процесс низкий, животный, — старец с клочковатой бородой смотрел весело. — А вы говорите, что человек — существо высшее. Оглянитесь! Каждый день, каждый час в мире кто-то убивает, грабит, калечит…

Сидевший напротив парень возразил:

— А кто-то переступает через животную суть натуры своей.

— Подвиги случаются редко.

— Но случаются.

— Вы утопист.

— А что плохого в утопии? В мечте о том, что возможно жить так, чтобы другие за это не платили смертью?!

Старец, приняв свиток, не спешит разворачивать. Наконец, со вздохом, произносит:

— Вы мечтатель. Вы живете мечтой, ибо вам просто не доводилось жить там, где люди выживают. Лишь выживают.

Парень молчит. Очень долго молчит, и его неподвижность выразительнее всяких слов. Наконец он решается сказать:

— Я родом из Наирата.

— Простите, не знал. Ну что ж, тогда не удивительно, что вам, видевшему темноту, так мечтается о свете. Но помните, что порой мечты заводят совсем не туда. А ваша рукопись… я прочту ее. Я постараюсь быть беспристрастным.

Он разворачивает свиток, которому предстоит превратиться в книгу. В ней будет сказано многое, но неизвестно — услышат ли люди.

Наверное, услышат, если писавший её будет светом.

…темнотою ночь кружила, вычернила небо, седой росы на травы сыпанула. А и хорошо. Плывут по воде сполохи от костра, тревожат кувшинки. Бродят по-над обрывом кони, перекликаются ржанием, не дают уснуть. Хотя чего там, у Шоски сна ни в одном глазу, век бы на огонь глядел, на воду, на лошадок.

— Шоска, а Шоска, — Туська, меньшая из Вадулов, подсаживается ближей и сует горбушку хлеба. — А расскажи, как ты кагана видел?

И Шоска, принимая хлеб — не из голоду, а уважение выказывая, — начинает говорить.

Про Гаррах, про кагана, который красиво ехал, деньгу народу раздавая; про байгу, которая была; про то, как Сарыг-нане — храбрый, как и отец его — славной смертью помер.

Говорить-то говорил, но про иное думал. Про то, что жалко ему и коня, и Сарыга, и всех наиров, которым на байге ли, на войне, а смерти не минуть.

Иного для них хотелося. И желание Шоскино тонкой нитью уходило в землю.

В земле гудело. Ылым слышала этот гул всегда, сколько себя помнила. Порой он стихал, превращаясь в нудное мушиное жужжание, порой становился громким, надрывным, и тогда начинала болеть голова. Сегодня с самого утра под землею заворочалось, заскрипело старым мельничным колесом; смололо скрип в знакомое гудение, которое ближе к полудню переродилось в грозный рокот.

Плохо. Быть беде. В тот раз, когда под стенами распустились стяги Тай-Ы-кагана, так же рокотало.

Чуяли недоброе люди. Пугались, вспыхивали злостью по пустякам мужики, слезой расходились бабы. Топотали в стойлах кони, воем маялись собаки, а крысы серой волной хлынули из подвалов.

Но к вечеру все унялось — не перед бурей ли затишье? — а дозорный, посланный Ылым на стену, закричал всполошенно:

— Хозяйка! Едуть!

Не уточнил, кто, но Ылым велела:

— Открывайте ворота.

Запираться не имело смысла. От судьбы дряхлые стены замка не защитят.

— Да что ты мелешь, дура?! — Отец ударил по столу кулаком, но теперь Ылым не испугалась. Она твердо знала, что поступает правильно. И отец это знал, а кричал из упрямства.

— Да ты хоть понимаешь, чем это может… Если кто увидит? А увидят непременно!

Кто? Слуги? Конные, что приехали с отцом и теперь, заняв нижнюю залу замка, пили, ели, шумели? Или молчаливый хитроглазый кучер, что в залу не пошел, а остался ящик сторожить? Или усатый, чем-то похожий на Бельта, вахтангар, присматривавший сразу и за ящиком, и за кучером?

Много вокруг жадных глаз, но разве ж они — истинная причина?

— Гудело, — сказала Ылым, глядя в отцовские глаза. — И будет еще. Демоны меха раздувают.

— Все равно нельзя. Надо тихо.

— Вечером будет угощение в честь настоящего ханмэ. Будут пировать все от стариков до детей. Потом крепко уснут до утра.

Ылым погладила один из многочисленных мешочков на поясе.