Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

— А по — моему, будет, — сказал отец. — И, по — моему, ты прибегнешь к своим трюкам в отношениях с ней до истечения этого часа. Неужели я не знаю императоров? И неужели не знаю тебя?

И Котт начал говорить о прошлом Юргена в обычных выражениях семейной перебранки, которые не везде удобно повторять. А бесы, мучившие Котта, в смущении отошли и, пока Котт говорил, держались вне пределов слышимости.

И Котт вновь расстался с сыном в гневе, а Юрген вновь повернул к Геенне. И было или не было это совпадением, но Юрген повстречал точно такую вампирку, в мысли о которой он завлек отца. Она являлась наиболее соблазнительной и красивой тварью, которую только мог вообразить отец Юргена или любой другой мужчина. На ней было одеяние оранжевого цвета — по причине, достаточно хорошо известной в Аду, расшитое зелеными фиговыми листьями.

— Доброе утро, сударыня, — сказал Юрген. — И куда же вы направляетесь?

— Вообще — то никуда, молодой человек. У меня сейчас отпуск, полагающийся ежегодно по закону Калки…

— А кто такой Калки, сударыня?

— Пока никто. Но он явится в виде жеребца. Меж тем его Закон предшествует ему, так что я мирно провожу свой отпуск в Аду, и никто мне, как бывает обычно, не досаждает.

— А кто же это делает обычно, сударыня?

— Вы должны понять, что на земле у вампирки нет покоя, поскольку множество красивых малых вроде вас расхаживают повсюду, горя желанием быть погубленными.

— Но как, сударыня, получилось, что вы стали вампиркой, если такая жизнь вас не радует? И как вас зовут?

— Мое имя, сударь, — печально ответила вампирка, — Флоримель, потому что моя натура, не меньше, чем внешность, была прекрасна, как полевые цветы, и сладка, как мед, который пчелы (предоставляющие нам такие восхитительные образцы производства) добывают из этих цветов. Но досадное несчастье все это изменило. Однажды мне случилось заболеть и умереть (что, конечно, могло произойти с кем угодно), а когда похоронная процессия покидала дом, через мой гроб перепрыгнула кошка. Это самое ужасное несчастье, какое только могло постигнуть бедную умершую девушку — всеми уважаемую и к тому же швею нарасхват. Хотя даже тогда худшее можно было предотвратить, не будь моя невестка той, кого называют «человечными», и по — идиотски привязана к этой кошке. Поэтому кошку не убили, а я, конечно же, стала вампиркой.

— Да, я понимаю, что это было неизбежно. И все же это едва ли кажется справедливым. Мне жаль тебя, моя милая. — И Юрген вздохнул.

— Я бы предпочла, сударь, чтобы вы не обращались ко мне так фамильярно, поскольку мы с вами пренебрегли формальностями и не представлены друг другу. А при отсутствии общих знакомых этого должным образом не сделать.

— У меня нет под рукой герольда, так как я путешествую инкогнито. Однако я — тот самый Юрген, который недавно сделался императором Нумырийским, королем Евбонийским, принцем Кокаиньским, герцогом Логрейским и о котором вы, без сомнения, слышали.

— Разумеется! — ответила она, поправляя прическу. — И кто бы мог подумать — встретить ваше высочество в таком месте!

— Императору говорят «величество», моя милая. Это, конечно, лишь деталь, но при моем положении приходится быть слегка требовательным.

— Вполне понимаю, ваше величество. На самом деле я могла бы различить ваш титул по вашему прелестному одеянию. Я могу лишь умолять вас посмотреть сквозь пальцы на непреднамеренное нарушение этикета. И смею добавить, что доброе сердце открывает великолепие своей снисходительности посредством интереса, который ваше величество только что проявили к истории моей беды.

«Честное слово, — подумал Юрген, — в этом потоке слов я, кажется, узнаю воображение моего отца в гневе».

Затем Флоримель рассказала Юргену о своем ужасном пробуждении в могиле и о том, что случилось там с ее руками и ногами, покуда она против своей воли питалась отвратительнейшим способом, погубив сперва свою родню, а затем и соседей. Сделав это, она воскресла.

— Но та кошка все еще была жива, и это меня беспокоило. Тогда я положила конец этой истории. Я забралась на церковную колокольню — не одна, но о том, кто был со мной, я предпочитаю не говорить. И в полночь я ударила в колокол так, что все, слышавшие его, заболели и умерли. А я заплакала, поскольку знала, что, когда будет погублено все, что было близко мне в первой жизни во плоти, я буду вынуждена отправиться в новые края на поиски пищи, которая лишь одна может прокормить меня, а я всегда была искренне привязана к дому. Так что, ваше величество, я навсегда бросила шитье и стала прелестной опасностью, проносящимся над землей опустошением, злом, поражающим по ночам, несмотря на мое отвращение к работе в ночное время. И я крайне не люблю то, что делаю, ибо печальная судьба — стать вампиркой, но при этом сочувствовать своим жертвам и, в частности, их бедным матерям.

Юрген утешил Флоримель и обнял ее.

— Ну, полно! — сказал он. — Я еще увижу, как приятно проходит твой отпуск. А я намерен обращаться с тобой справедливо.

Затем он кинул взгляд в сторону на свою тень и прошептал предложение, вынудившее Флоримель вздохнуть.

— По условию моей судьбы, — сказала она, — ни в какое время в течение девяти жизней кошки я не могу отказаться от этого. Все же утешительно, что вы — император Нумырийский и имеете доброе сердце.

— О, и многое другое, моя милая! И я вновь уверяю тебя, что намерен обращаться с тобой справедливо. Флоримель провела Юргена сквозь неизменный сумрак Геенны, похожий на полумрак серого зимнего дня, к тихой расселине у Моря Крови, которую она очень мило обставила, подражая уюту своего девичьего дома. Она зажгла свечу и пригласила Юргена к себе в расселину. А когда Юрген уже собрался войти, он увидел, что тень идет за ним в дом вампирки.

— Давай потушим свечу! — сказал Юрген. — Я сегодня видел столько пламени, что у меня устали глаза.

Флоримель затушила свечу с доброжелательностью, порадовавшей Юргена. Теперь они находились в кромешной тьме, а в темноте никто не видит, что происходит. Но Флоримель теперь доверяла Юргену, а его нумырийские притязания были признаны в ее самой первой реплике.

— Вначале я подозрительно отнеслась к вашему величеству, — сказала Флоримель, — поскольку всегда слышала, что у любого императора великолепный скипетр, а вы тогда ничего такого не показали. Но сейчас я почему — то уже в вас не сомневаюсь. А о чем думает ваше величество?

— Я размышляю о том, моя милая, — ответил Юрген, — что у моего отца весьма сносное воображение.