Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1

— Все же, Ниафер, в тонком вопросе появления у тебя ребенка нам крайне необходимо во всех отношениях задобрить филистеров.

Ниафер что — то проворчала, но повиновалась. Вскоре она легла в золоченую кровать Фрайдис. Потом Мануэль внимательно посмотрел на содержимое маленького, издающего звуки, узелка рядом с Ниафер. И, взбирался он или нет на общепринятые эмоциональные пики, не касается никого, кроме Мануэля. Так или иначе, он начал говорить в той манере, которой, по обычным ощущениям отцов, требуют такие возвышенные случаи. Но Ниафер, которая теперь не была настроена романтично, просто сказала, что в любом случае большое счастье, что все кончилось, и теперь, она надеется, они вскоре покинут Саргилл.

— Но Фрайдис так добра, моя милая, — сказал Мануэль, — и так обожает тебя!

— Я за всю свою жизнь, — заявила Ниафер, — не знала никого, кто бы так жутко подурнел, как эта двуличная кошка. А с того раза, когда я впервые увидела ее гарцующей на коне и закатывающей при виде тебя свои змеиные глазенки, времени — то прошло всего ничего. А относительно того, что она меня обожает, я доверяю ей ровно настолько, насколько ее понимаю.

— Однако, Ниафер, я слышал, как ты то и дело заявляешь…

— Но, Мануэль, приходится быть вежливой. Мануэль пожал плечами.

— Ох, уж эти женщины! — осторожно заметил он.

— Словно не так же очевидно, как наличие у нее носа, — и, полагаю, даже ты, Мануэль, не станешь утверждать, что у нее красивый нос, — что этой женщине просто не терпится сделать из тебя шута, дабы над тобой все снова смеялись! Мануэль, я заявляю, что у меня на тебя не хватает терпения, когда ты продолжаешь спорить по поводу таких неоспоримых вещей!

Мануэль, проявив повышенную осторожность, теперь вообще ничего не сказал.

— И ты можешь спорить хоть до посинения, Мануэль, но тем не менее я назову девочку Мелицентой в честь моей матери, как только с большой земли привезут священника ее окрестить. Нет, Мануэль, твоей милой подружке весьма идет называть себя серой ведьмой, но я не замечала, чтобы в этот дом входили священники, если только за ними не посылали нарочно, и я делаю собственные выводы.

— В общем, давай не будем обсуждать это, моя милая.

— Да, но кто начал весь этот спор и поиски виновных, хотела бы я знать?

— Что ж, разумеется, я. Но я говорил, не подумав. Я не прав. Признаю это. Так что не волнуйся, милая коротышка.

— Словно я могла сделать так, чтоб появился мальчик!

— Но я никогда не говорил…

— Да, но ты продолжаешь об этом думать, а больше всего на свете я не выношу, когда люди дуются. Нет, Мануэль, нет, я не жалуюсь, но не думаю, что в итоге для меня закончились ночевки в палатках, бегство от норманнов и полное отсутствие покоя: это после того, как я, естественно, рассчитывала стать настоящей графиней, — сонно захныкала Ниафер.

— Да — да, — говорит Мануэль, гладя ее мягкие вьющиеся волосы.

— Ас этой хитрющей адской кошкой, все время наблюдающей за мной… и выглядящей на десять лет моложе меня теперь, когда ты сделал мне лицо и ноги неправильно… и замышляющей неизвестно что…

— Да, разумеется, — успокаивающе говорит Мануэль. — Ты совершенно права, моя милая.

Тут наступила тишина, и вскоре Ниафер заснула. Мануэль спал сгорбившись, охраняя жену, которую вернул назад из рая ценой своей молодости. Его лицо было мрачно, а губы сжаты и вытянуты трубочкой. Вскоре он улыбнулся и тряхнул головой. Он вздохнул; не от печали, но как человек, сбитый с толку и немного уставший.

Через некоторое время после того, как уснула Ниафер, когда ночь вступила в свои права, в воздухе послышалось жужжание и фырканье. Мануэль подошел к окну, поднял алую штору со стоящими на задних лапах золотыми драконами и выглянул наружу: он увидел огромное количество крошечных голубоватых огоньков, запутанно и проворно прыгающих в темноте, словно светлячки. Они приблизились к берегу реки и собрались все вместе. Затем, объединившись, огоньки двинулись к дому. Теперь стало видно, что эти огоньки несут карлики с совиными глазами и длинными клювами аистов. Карлики скакали и плясали вокруг Фрайдис, словно сумасшедшие телохранители.

Фрайдис шагала среди них в весьма примечательном наряде. На голове у нее сверкала корона с уреем. Она несла длинный кедровый прут, на конце которого находилось вырезанное из медного купороса яблоко, а рядом с ней шел высокий молодой человек.

Так они достигли дома, и молодой человек пристально посмотрел на неосвещенное окно, словно смотрел именно на Мануэля. Молодой человек улыбнулся: его зубы сверкнули голубым блеском. Затем вся компания вошла в дом, и Мануэль из окна больше ничего не смог увидеть. Но внизу слышались стук копытец, звон тарелок и постоянный смех, напоминавший ржание. Мануэль в нерешительности пощипывал свою седеющую бородку, так как в отношении рослого малого не было никаких сомнений.

Вскоре послышалась музыка: это была восхитительная, волшебная мелодия, погружающая душу в сладостное смятение и забвение, и Мануэль не делал явных попыток противостоять ее воздействию. Он поспешно разделся, на не очень пристойный промежуток времени преклонил колени и в раздражении лег спать.

Утром Мануэль встал рано и, оставив Ниафер спящей вместе с ребенком, спустился в нижний зал, где стоял стол, каким его оставили пировавшие. Посреди находящейся в беспорядке комнаты стоял огромный медный сосуд, наполовину наполненный вином, а рядом лежал золотой рог. Мануэль приостановился и выпил сладкого верескового вина, словно хотел себя подбодрить.

Он вышел из дома. Было ясное ветреное утро. Когда Мануэль пересекал луг, он наткнулся на рыжую корову, сидящую в траве и внимательно читающую большую книгу в зеленом кожаном переплете. Но при виде Мануэля она поспешно отложила том и стала жевать траву. Мануэль, не пытаясь это как — то объяснить, двинулся дальше к берегу реки, чтобы встретиться с образом, который он создал из глины и которому посредством сверхъестественных искусств дал жизнь. Существо появилось из блестящей ряби бурой воды, обняло Мануэля и поцеловало его.

— Я — язычник, — сказало существо сладостным скорбным голосом, — и поэтому я не мог прийти к тебе, пока твоя любовь не была отдана некрещеной. Ибо меня никогда не крестили, и мое настоящее имя никому не ведомо. Но в дальних краях, где мне поклоняются, как Богу, меня называют Слото-Виепус Сновидений.

— Я не давал тебе никакого имени, — сказал Мануэль, а потом добавил: — Слото-Виепус, ты, обладающий внешностью Алианоры и моей юности! Слото-Виепус, как ты прекрасен!

— Поэтому — то ты и дрожишь, Мануэль?

— Я дрожу, потому что потрясен до глубины души.