Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга1.

Я ловила взгляды исподтишка, замечала перешептывания. Меня с интересом изучали, обсуждали, делали выводы. Но знакомиться не спешили, сохраняя дистанцию, поэтому на лекции Лютеция-без-отчества мне досталось одинокое место в крайнем ряду у окна.

За стеклом повалил большими хлопьями снег. Вдруг отчаянно захотелось выскочить на улицу, и, беззаботно смеясь, лепить снежки и бросаться ими. Я одернула себя. Что за смешные мысли? Давно пора придушить в корне ростки запоздалого детства и думать рассудительно. А для начала вслушаться в речь лектора.

Но здравая идея проплыла мимо, вытесняемая другими, совершенно посторонними раздумьями.

Черт с ним, с курсом общей теории, мои мысли текли в другом направлении, возвращаясь к обрывкам подслушанного телефонного разговора между отцом и мачехой. Хорошая связь позволила на расстоянии различить нотки недовольства в голосе женщины. Я никогда не видела вторую жену папеньки, да и она не горела желанием встретиться с падчерицей.

— Не нашел ничего лучше, чем пристроить её в столицу? — вопросила гневно моя вторая мама.

— Дорогая, это оптимальный вариант. Когда смогу, подыщу что-нибудь другое.

— Господи, какой позор, — вздохнула преувеличенно громко мачеха. — Нет, нам не ужиться в одном городе.

Отец перевел работу динамика в тихий режим и вышел из машины, чтобы продолжить разговор без свидетелей.

Меньше всего я рассчитывала на перевод в столичный институт. Мало приятного знать, что неподалеку живет и строит карьеру человек, давший мне жизнь. У родителя была другая семья, другая жена, другие дети. Звучит так, словно он приобрел новые вещи взамен старых и ненужных, но сравнение отражало суть. Отец купил стабильность и успешность, выбросив остатки прошлого, напоминавшего об ошибках молодости.

После того, как по колледжу поползли слухи, родителю пришлось в спешном порядке устраивать перевод в другой ВУЗ. Отец сильно рисковал, пристраивая мою особу в институт в том городе, где жила его семья, а мне предстояло провести какое-то время в месте, от которого я отпинывалась и отбрыкивалась всеми правдами и неправдами. В лучшем случае протяну здесь месяца три-четыре, в худшем — не более недели. Если узнают.

Хватит киснуть, надо прийти в себя! Например, похлопать физиономию по щекам и упорядочить эмоции, но присутствующие вряд ли поймут мой способ самоприведения в чувство.

Взяв перо, я прислушалась к голосу надрывающегося преподавателя. Пора распечатать девственно чистый листочек, украсив изысканным каллиграфическим почерком.

Кстати, о красивых почерках. Я оглядела правую ладонь. Быстро же человек забывает о плохом, стоит чуть-чуть полегчать. После того, как подъемник доставил меня из институтских подземелий, покраснение на среднем пальце исчезло, припухлость сошла, и случившееся тут же вылетело из головы. Ведь если копить проблемы, мозг запросто лопнет от избытка переживаний. Поэтому вид здоровой руки меня порадовал. Тем не менее, она успела запачкаться чернилами. Однако ж, лишь я могла измазать палец, не написав ни одной строчки.

Темная полоска не оттиралась, а, наоборот, проявилась отчетливее. Послюнявив, я начала тереть еще интенсивнее. Палец кольнуло и задергало, а полоска и не думала исчезать. Что за ерунда?

В приближении загрязнение оказалось прозрачной ниточкой из тончайших как волосинки звеньев, охвативших кольцом фалангу пальца. Я попыталась подцепить ниточку ногтем. Безрезультатно.

Покарябала. Рисунок не исчез, будто врос в кожу, а царапину защипало.

В голове замелькали тревожные подозрения. Непонятная полоска появилась на том пальце, что поранился в институтских подземельях. Может, это заражение крови или другая инфекция? Я прислушалась к ощущениям. Не происходило ничего экстраординарного: организм сидел, смотрел и слушал, пытаясь впитывать знания. Странное колечко не причиняло дискомфорта и не выделялось на пальце.

Немного поразмышляв, я успокоилась. Коли до сих пор не умерла в горячке, значит, жить буду. А в медпункт пойду, когда станет худо. Если не поплохеет, и полоска не увеличится, покажу её Стопятнадцатому при удобном случае. Может, присоветует что-нибудь полезное.

Задумавшись о своих бедах, я не сразу сообразила, что в аудитории наступила тишина. Все головы — прилизанные, всклокоченные, модно стриженные, обесцвеченные — повернулись в мою сторону.

— К доске, — ухмыльнулся темноволосый парень, кивнув в сторону преподавателя.

Парень сидел на соседнем ряду, в гордом одиночестве, как и я, но весь его вид говорил о том, какой он самодостаточный и довольный успешной жизнью. Я узнала его. Этот принц выдернул Монтеморта из сонного царства.

— П апина! — завопил дискантом Лютеций. — Сколько можно кричать?

— Пап ена. Ударение на второй слог, — буркнула я, выбираясь из-за парты.

Темноволосый хмыкнул и сострил негромко, но чтобы услышала аудитория:

— Сейчас Лютик выяснит, чья: папина или мамина.

Аудитория услышала и дружно грохнула.

— Моя фамилия — Пап ена, — пояснила Лютецию, выбравшись к доске. — Ударение на второй слог.

— Неважно, учащаяся, — преподаватель окинул меня взглядом с ног до головы. — Я заметил на потоке новое лицо и рассчитываю, что вы порадуете нас достижениями в общей висорике.

— Особых достижений нет.

— Прекрасненько, — протянул препод. — А как обстоит дело с отдельными курсами?

— Ну-у… — Что тут скажешь? Что висорика и её направления, вместе взятые, навевают на меня жуткую тоску? — С переменным успехом.

— И все же? — не отставал Лютик. Как бы от него отвязаться?

Однако препод вообразил себя пауком, в чьи в сети попала жирная муха, и, судя по азартным скачкам, не собирался отпускать меня в свободный полет. — Символистика, теория снадобий, теория заклинаний, элементарная висорика?

— По-разному, — пожала я плечами.

Лютеций, рассчитывая вызвать меня на откровенность, продолжал прыгать у трибуны, размахивая руками и моргая чудовищными ресницами, Поскольку революции у доски не случилось, интерес к моей персоне мгновенно ослабел: передние ряды опустили головы в конспекты, темноволосый кашлянул и уткнулся в книгу. Знаем, видели, что между страниц заложен журнал с полуголыми девицами. На задних рядах поднялся шум, послышался сдавленный женский смех.

Лютеций вздрогнул, нервно передернул плечами.

— Призываю всех замолчать!

В нарастающем гуле, похожем на глухое жужжание пчел в улье, его голос напоминал писк комара.

— Немедленно прекратите самоуправство!

Ноль внимания, фунт презрения.

Препод шумно задышал, схватил указку и постучал по столу.

— Всем закрыть рты! — прокричал он и, сорвав голос, закашлялся. Этакий взъерошенный воробушек. На секунду мне стало его жалко. Невинное создание имело круглый ноль авторитета.