Бернхард Хеннен - Гнев дракона. Эльфийка-воительница

— Тогда отведите к ним меня и обменяйте на пленников.

Ливианна поглядела на нее своими бездонными зелеными глазами. Думает об обмене?

— Теперь ты наша, — ответила Айлин. — Мы не отдадим тебя. Но и не станем заложниками вражды, которая не имеет к нам отношения.

— Они убьют таких же, как мы, — отчаянно настаивала Нандалее. — Что может иметь к нам больше отношения? Мы можем спасти их. У нас есть для этого сила!

— Ты что-то путаешь, Нандалее. Мы — мечи небесных змеев, — сложив руки на столе, Дилан поглядел на нее. — Меч нужно обнажить, сам по себе он из ножен не выскочит. И поскольку это так, мы не убийцы, несмотря на то что среди послушников есть те, кому это тяжело понять. Что бы мы ни делали, это происходит без ненависти. Мы выполняем приказы. Не мы решаем, жить кому-то или умереть. Мы исполняем приговор. Тем самым мы становимся всего лишь инструментами силы, которой подчиняемся.

Нандалее с презрением глядела на них. Это кажется таким благородным. Почти отрешенным от этого мира. И несмотря на все, это лишь обман.

— Вот как ты успокаиваешь свою совесть, мастер Дилан? Это позволяет тебе забыть о мертвых детях в Глубоком городе?

— Мы — лишь мечи небесных змеев. Нам не пристало судить. Мы не можем судить о справедливости альвов и их наместников. Или ты осмеливаешься считать себя равной им, Нандалее?

— Я всего лишь послушница, наставник. И все же я нечто большее, чем кусок холодной стали. Я никогда больше не сделаю того, с чем не согласна сама. Я не буду учиться для того, чтобы стать существом без собственной системы ценностей. Это то, что хочет сделать из нас, эльфов, Белый чертог? Бессовестных существ?

Дилан одарил ее слабой улыбкой узких губ.

— Чего мы хотим, так это подняться над собственным ограниченным горизонтом. А для этого ты должна научиться откладывать в сторону собственную эгоистичную картину мира. Думаешь, ты — мера всех вещей, Нандалее?

— Есть ценности, которые не нужно обсуждать, — взволнованно ответила эльфийка.

— Почему? Кто выбирает эти ценности? Твоя совесть? А если это так, кто создает совесть? Кому ты доверяешь больше, чем наместникам альвов? Кто обладает дерзостью решать, что есть добро, а что есть зло?

— Разве не наша собственная задача задумываться о каждом поступке и искать путь, ведущий из света во тьму?

— Громкие слова, Нандалее. Ты напоминаешь мне крота, который в безлунную ночь впервые выбрался из тьмы подземелья, увидел несколько звезд на небе и стал говорить, будто нашел залитый светом мир.

— Лучше я буду кротом, который увидел хотя бы одну искру, мастер Дилан, чем кротом, который всю жизнь сидит в темноте и ходит по туннелям, проложенным другими.

— Милая моя, этот диспут мы продолжим в другой раз. Вернемся же собственно к теме. Мы, драконники, служим не для того, чтобы вести вражду, существующую между детьми Альвенмарка. Мы выше подобных вещей. Тот, кто без приказа небесных змеев обнажит меч, Нандалее, уже не принадлежит к нашему сообществу. Так что, если ты решишь пойти в Кенигсштейн, то здесь тебе будут не рады.

Она хотела что-то ответить, но Ливианна жестом велела ей молчать.

— Не спеши судить. Подумай о словах Дилана. Поразмысли над тем, что в них может крыться больше мудрости, чем может понять в этот самый миг твое взволнованное сердце. Теперь можешь идти. Все, что нужно было сказать, уже сказано.

Она смерила всех троих взглядом, не зная, что испытывать: презрение или сочувствие. Наконец она, отвесив идеальный поклон, направилась к двери и вышла из комнаты.

Гонвалон поднялся, едва она вышла в коридор.

— Как все прошло?

Она тяжело вздохнула, стараясь не проявлять раздражение.

— Теперь я знаю, что я — крот иного рода, чем мастер Дилан.

Эврилох прислушался к стуку молотков и кирок. Даже сквозь закрытые окна в конце коридора слышался шум. Палачи старались.

Он открыл красную дверь, за которой находилась комната. Всего пару часов назад он считал ее потрясающей. Теперь же она казалась до смешного маленькой.

Штурман подошел к окну и закрыл ставни. Его комната находилась на первом этаже. Отсюда не было видно резервуара с водой. Вид на нее загораживала стена из голого кирпича, с которой осыпался раствор.

Теперь все это осталось в прошлом! Коля ушел. Перед этим он держал патетическую речь перед ребятами о том, что он должен сражаться на Куше, чтобы защитить маленькую империю публичных домов, и вернется осенью. Затем он объявил, что до того момента командовать будет Эврилох. Штурман все еще не верил своему счастью. Но он понимал, что, чтобы закрепить успех, должен сделать кое-что прямо сейчас.

Он зажег масляную лампу, сел на постель и прислушался. Даже сквозь стены слышался стук кирок. Эврилох закрыл глаза. Выровнял дыхание. Где-то в комнате жужжала пчела. Затем воцарилась тишина. Ничто не выдавало его тайны.

Он поглядел на стоящий у окна большой сундук. Он был закрыт на тяжелую щеколду. Края оббиты поцарапанной бронзой. Он сопровождал его уже так много лет.

Опустившись на колени перед ним, он обнажил кинжал и положил его на пол рядом с сундуком, затем отодвинул щеколду. На него, не мигая, смотрели два черных глаза. В сундуке лежал полный мужчина с редкими волосами и усиками над верхней губой. На щеках росла щетина. На лбу поблескивали капли пота. Левая рука обмотана пропитанной кровью тряпкой. Его небесно-голубая туника разрезана на груди. Кожа под ней была белой, словно брюхо рыбы.

— Ты опаздываешь, — проворчал Леон таким тоном, как будто командовал здесь.

Эврилох схватил лежавший рядом с сундуком кинжал. Никогда ему этот парень не нравился. Причина, по которой он притащил его сюда после битвы, была проста — он рассчитывал получить за Леона немалый выкуп. Труриец пообещал ему, что наполнит сундук, в котором лежал, серебром.

— Думаю, наша сделка… исчерпала себя.

Леон хотел сесть, но Эврилох схватил его за горло и снова втиснул в сундук. Поднял кинжал, готовый нанести удар.

— У меня есть еще серебро… — прохрипел Леон. Мотая головой из стороны в сторону, он пытался высвободиться из крепкой хватки.

— Не нужно мне больше твое серебро, — он опустил кинжал, острие которого теперь покачивалось не далее чем в двух дюймах от глаза Леона. — Поскольку настроение у меня хорошее, я дам тебе возможность сказать последнее слово, чтобы попрощаться. Всего одно слово! Если сумеешь вызвать у меня интерес, то, может быть, проживешь еще немного.

Труриец перестал бороться с его хваткой. Просто лежал и смотрел на него. Этот взгляд раздражал Эврилоха. Ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Теперь он отчетливо видел, насколько глупой была идея оставить трурийца в живых. От Леона будут одни неприятности.