Лана Ежова - Избранная Луной

Я простила Алине командный тон после того, как она озаботилась принести зеркало и расческу. Первым делом я бросилась изучать себя новую. Бездушное стекло отражало лихорадочно блестящие ярко-зеленые глаза, бледную кожу, более острые скулы и узкий подбородок. Небольшие изменения во внешности не делали меня неузнаваемой, но и прежней я уже не была.

Потратив пару минут на «опознание», занялась волосами. Они, как и обещал Андрей, стали лучше в несколько раз — гуще и более насыщенного цвета.

Порой для счастья надо мало: искупаться и расчесать спутанные космы. Невозможность привести себя в порядок в клетке причиняла почти физическую боль. Мысль о том, что я могу умереть или того хуже, я гнала прочь. Категорически запрещала себе думать, что погибну или на себе узнаю, что такое насилие. Период истерики прошел, настал час сражения за саму себя. Раз меня никто не спешит спасать, придется делать это самой.

После того как я приобрела почти приличный вид, меня сытно покормили. Нормальной едой, а не сырым мясом. Горячий суп, щедрый на куски курятины, гречка с котлетами и салат. Даже компот был. Первое ела, борясь с жадностью, обжигая язык. Попытайся кто-нибудь увезти столик на колесиках с едой прочь, я бы наверняка зарычала. Как хищник, у которого отбирают кость. И за это я тоже должна «благодарить» Горобинских…

— Наелась? — поинтересовалась Алина равнодушно, но неожиданно я уловила в ее голосе нотку сочувствия.

— Да, спасибо.

Передернув плечами, девушка заявила:

— Сейчас я расскажу, как нужно вести себя в присутствии Захария.

Это обрадовало и одновременно возмутило: правила поведения в присутствии Захария? Какого демона?! Можно подумать, что он особа королевских кровей! Впрочем, для некоторых это так и было.

И хотя старший Горобинский никогда не станет моим вожаком, я внимательно выслушала наставления.

Не закатывать истерики. Молчать, пока не спросят. Отвечать кратко и не жаловаться на Андрея. Не смотреть в глаза, когда того не требуют. Всем видом выражать покорность. Голову склонить, когда вожак войдет в помещение и будет выходить…

Унизительные правила, но придется подчиниться, если хочу жить. А я хочу. Очень.

В этом подвале осознала, что люблю жизнь. Мне нравится так много простых вещей, которые сейчас недоступны: смотреть в окно во время дождя, получать цветы от поклонников, загорать на солнышке, печь родителям на праздники торты, вязать шарфы двоюродным племянникам, щелкать с друзьями семечки и делиться новостями. Мне так не хватает того, что я делала, пока была свободной! Того, что отнимет у меня Андрей, если я не сбегу. Я даже в зеркало смотреть на себя не смогу, ибо потеряю самоуважение! Если он ко мне… если он ко мне прикоснется… не знаю, что я буду делать. Смогу ли пережить это?

Впрочем, нет, знаю. Я все выдержу. Сбегу, а потом, подготовившись, приду сюда и убью его.

Принятое решение позволило вернуть хладнокровие. Цель дала силы удержаться в море паники на поверхности, не позволяя сознанию в нем захлебнуться.

— Идут. — Парень и девушка вскочили на ноги и потребовали того же от меня. — Вставай! И помни: не будешь паинькой, тебя прикопают под первой березой возле дома.

Аля и сама побаивалась — я видела это отчетливо, словно залезла ей в мозги, тогда как лицо ее оставалось безмятежным и доброжелательным.

Захарий Горобинский, крупный темноволосый мужчина в чернильно-синей рубашке и черных брюках, войдя в помещение, казалось, сделал его меньше своим присутствием.

— Добрый вечер, молодежь, — поздоровался старший Горобинский.

Окинув нас быстрым взглядом, он благодушно улыбнулся. Эдакий плотно поужинавший волчара, которому сейчас лень смотреть на мелкую добычу.

— Добрый вечер, вождь…

Ответное приветствие прозвучало на удивление слаженно, словно я тренировалась с Алей и здоровяком.

За Захарием вошел Андрей, который так спешил, что едва не врезался в отца. Странно взглянув на меня, усмехнулся:

— Пап, позволь представить тебе мою невесту.

Невесту?! Я забыла, как разговаривать. Что за бред? Что он несет?..

Советы Али тотчас вылетели из головы, я во все глаза смотрела на веров. Отец и сын были похожи. Захарий — высокий, мускулистый, с грубоватыми чертами лица и цепким взглядом. Бугры мышц одежда не скрывала, только подчеркивала, и эта явная физическая мощь пугала до дрожи. А как не бояться того, кто может уничтожить тебя за пару секунд? Притом его сдерживает не моральный запрет, а только собственное нежелание убивать.

Опомнившись, уткнулась взглядом в пол. Нельзя, нельзя так пристально рассматривать, вдруг решит, что бросаю ему вызов?

— Невесту? Неожиданно, сын. А ну, дай мне взглянуть на тебя, невестушка.

Меня беспардонно схватили за подбородок и повернули голову под таким углом, чтобы ничто не укрылось от взгляда будущего свекра. Демон! Да лучше сдохнуть, чем влиться в волчью семейку! Волчью не из-за того, что превращаются в серых хищников, а потому, что плюют на желания других, глядя на них как на тупых овец!

В эмоциях позабыла наставления Али и заглянула в глаза Вожака. Ох, какие же они у него страшные! Пустые, блекло-серые, будто выцветшие, с крохотным огоньком интереса где-то на дне.

— Красивая, — подбил одним словом осмотр Захарий. — Я даю добро, Андрей.

На что он дает добро? На обращение — и меня теперь не убьют? Или на «жениховство»?

Горобинские вышли. Выждав в тишине с минуту, Аля прошептала:

— Ого…

— Угу, — подтвердил парень и весело оскалился: — Андрюха отжигает.

— А вдруг по-настоящему влюбился? — возразила Алина.

— Не, — покачал лобастой головой вер. — Полюбил бы — отпустил бы ее домой.

— Идеалист ты, — улыбнулась Аля и, встав на цыпочки, быстро чмокнула его в нос.

Молодой человек улыбнулся уголками губ, в глазах затаив разочарование.

— Могу поспорить, что она будет интересна Андрею не дольше месяца.

— А как же его заявление отцу про невесту?

— Аль, ты как маленькая, — хмыкнул здоровяк.

Они разговаривали, как будто я была неодушевленным предметом, разговаривали без стеснения и честно, не позволяя надеяться на хороший исход событий.

Обсуждаемый вервольф влетел в комнату ураганом. Не успела и пикнуть, как он, подражая отцу, не иначе, крепко сжал мой подбородок.

— Машуль, прекрасно выглядишь, — оскалился он в хищной улыбке. — А значит, через три дня у нас с тобой будет романтический ужин.

Внутри все замерзло от его недвусмысленного намека. Как? Уже через три дня?..

Горобинский-младший так же резко отпустил мое лицо, как и схватил, и развернулся к друзьям:

— Аля, почему она не в клетке? С твоим периодическим обострением тупости она сбежит!

Слова сами по себе обидные, но тон, которым они произнесены, даже мне, ненавидящей своих тюремщиков пленнице, показался и вовсе оскорбительным.