Лорел Гамильтон - Поцелуй смерти [Litres]

Интонация страха в ее голосе заставила меня повернуться к ней. Лицо у нее осунулось и заострилось, но не вампирскими силами, а просто от страха. Если впервые видеть такие ножницы, вид у них несколько странный, и даже ножницами их не назовешь. Они похожи на кусачки или остроконечные клещи. Она не знала, что это, или зачем они мне, и это ее тревожило. Неизвестное тревожило ее сильнее известного. Интересно. А может быть, и полезно.

Я не стала отвечать. Достала лицевой щиток, лямку надела на затылок. Это было требование правительства, но я с ним согласна: стирать кровь с ресниц – не так чтобы большое удовольствие. Выдыхаемый воздух отразился от щитка, и я почувствовала, какой он горячий. Секунда клаустрофобии, тут же преодоленной. Если я все сделаю правильно, то на самом деле он мне не понадобится, но бывает, что мертвое тело ведет себя необычно и брызжет как раз когда этого не ожидаешь. Вот и не надо, чтобы оно плевалось кровью мне в лицо.

Я вытащила тонкие перчатки и надела поверх них резиновые перчатки подлиннее. Они были выше локтей, что мне понадобится из-за способа извлечения сердца из тела. Многие ликвидаторы просто разрушают сердце колом, ножом или пистолетом, а ошметки его оставляют на месте. Когда я вижу свет сквозь грудную клетку, я знаю, что сердце уничтожено полностью, но если в грудной полости темно, я не считаю сердце в достаточной степени разрушенным. У новых вампиров вроде вот этого выстрелов, которыми я пробила ему грудь, должно бы хватить, чтобы он не исцелился и не встал вдруг, но чрезмерная предусмотрительность никогда меня ни к чему плохому не приводила, и я кончаю работу, лишь когда вампир по-настоящему, воистину и полностью мертв.

Конечно, несколько затруднительно разглядывать пулевые ранения через одежду, для чего и были у меня фельдшерские ножницы. Они прорежут все, кроме металла, и даже дешевый металл им уступит. Твердые штуки вроде наручников им не по зубам, но одежда – как нечего делать.

Я склонилась возле тела, сунула ножницы между пуговицами прямо над поясом джинсов, резанула в сторону, чтобы пройти рядом с застегнутыми пуговицами.

– Расстегнула бы, – сказала вампирша.

– Так быстрее, – ответила я, не отводя глаз от работы и не отвлекаясь.

– Но вот же пуговицы, – сказала она.

Забавно бывает, что кого больше всего волнует: никогда не угадаешь, что это может быть. То, о чем ты никогда бы не подумала, может сильно кого-то напугать, до дрожи, до мурашек, до подкашивающихся коленок. Почему-то ей очень было неприятно, что я режу рядом с аккуратно застегнутыми пуговицами, а не расстегиваю их.

Обычно я прорезаю рубашку быстро и чисто, но сейчас притормозила, действовала не спеша, чтобы она смотрела, чтобы она думала, чтобы ее еще больше вывести из равновесия.

– Ну давай уже, – сказала она, едва сдерживая закипающую ярость. – Разрежь, если будешь резать, или расстегни. Зачем тянуть? Как будто ты кайф ловишь?

Ага, подумала я. Она думает, что то, что я делаю, выглядит чувственно, будто я удовольствие получаю. На самом деле меня это не волновало ни в ту, ни в другую сторону. Времена, когда мне было жутко разрезать одежду, давным-давно миновали. Срезать одежду с любовника, который этого хочет, – весело, сексуально и заводит. Срезать одежду с трупа – ни то, ни другое, ни третье. Просто надо убрать ткань, увидеть грудную клетку, понять, насколько серьезно пулевые ранения повредили сердце, и решить, надо ли его извлекать или моя работа уже сделана. Обнажать бледную прохладную кожу – похоже на разворачивание куска купленного мяса, инертного, неживого, просто мяса, которое, быть может, придется взрезать. Только так можно об этом думать, только так можно это делать и не сойти с ума.

– Да дорезай уже! – почти заорала она.

За спиной у меня открылась дверь – я боковым зрением увидела ее движение, и потому, не отворачиваясь от тела, заметила входящего в комнату Зебровски. Он широко улыбался.

– Что за шум? – спросил он жизнерадостно.

Вампирша попыталась подняться с колен – так ее поставили конвоиры. Мое внимание привлек лязг цепей, и я увидела, как один из конвоиров автоматически положил ей руку на хрупкое плечо и толкнул обратно.

– Скажите ей, чтобы перестала! – попросила вампирша.

– Маршал Блейк в мою группу не входит, – ответил Зебровски. – Она мне не подчиняется.

Вампирша обратила ко мне выпученные от страха глаза. Я, не отводя взгляда, медленно улыбнулась – оттянула губы, чтобы зубы стали видны. Она попыталась отодвинуться, будто вдруг десять футов стало слишком близко. Я улыбнулась чуть шире, и она тихо пискнула, будто хотела захныкать или закричать от страха.

– Пожалуйста! – сказала она, протягивая руку вверх, к полисмену, который не давал ей встать с колен. – Прошу вас, умоляю, я не хочу видеть, как она будет резать Джастина! Не заставляйте меня смотреть!

– Скажите нам, где вампиры, которые убили наших людей, и вам не придется смотреть, – сказал ей Зебровски.

Я прорезала рубашку, и только поднятый воротник удерживал ее на груди – ну, и еще кровь. Материя прилипла.

Отложив ножницы, я стала отдирать ткань от ран – медленно, чтобы звук отлипающей материи был слышен в тишине как следует. И я знала, что для вампирши этот звук куда громче, чем для нас. Я его затянула, чтобы слышалось, как с треском и шипением отделяется ткань от засыхающей крови и остывающего тела. Часть ткани затянуло ударами пуль в раны на груди, и я пальцами стала ее выковыривать. В этом не было необходимости: обычно я срываю ткань одним резким движением, как пластырь с пореза, но я точно знала, что так вампирше по имени Шелби будет куда как неприятнее. И не ошиблась.

– Умоляю, прошу, не заставляйте меня смотреть!

Она протянула руки к Зебровски.

– Скажи нам, где они, деточка, – ответил он. – И эти добрые полицейские тебя отсюда уведут.

– Меня убьют, если я скажу!

– Мы об этом уже говорили: не убьют, если я убью их раньше.

Я заставила себя смотреть на раны, оставленные мною в теле, а не на нее. Пусть подумает, что я с вожделением смотрю на мертвую грудь. Но я не была уверена, что моя игра выглядит достаточно сексуальной – потому что ничего подобного не чувствовала совершенно. Так что я смотрела вниз, чтобы Шелби не видела моего лица.

– Их всех ты убить не сможешь.

– Смотри на меня.

И тут я на нее посмотрела в упор, чтобы она видела выражение моего лица. Я знала, каково оно: холодное, пустое – и с улыбкой. Эту улыбку я видала в зеркалах, очень она неприятная. С такой улыбкой я убиваю или готовлюсь убить. Улыбка, оставляющая глаза холодными и мертвыми. Не знаю, почему я иногда улыбаюсь, когда дело идет о смерти, но так получается невольно, и это жутко, даже мне. Поэтому я улыбнулась вампирше именно так – пусть до нее дойдет как можно лучше.