Лорел Гамильтон - Поцелуй смерти [Litres]

Он вытащил пальцы, пустил их между ног снаружи, где тоже есть та точка. Я еле смогла выдохнуть:

– Делай меня!

– Рано, – ответил он, снова низким рычанием.

– Почему? – спросила я с придыханием.

Он гладил поверх и вокруг, глядя мне в лицо при этом.

– Потому что я видел, что делают с тобой в постели другие. Я хочу, чтобы ты меня хотела, а это значит, что должен показать все, на что способен, иначе тебе не будет необходимо со мной трахаться. Если я не приложу усердия, ты найдешь другого, кто приложит.

Очень трудно было думать под его пальцами, но я попыталась.

– Мне с тобой… хорошо… ты великолепен.

– У тебя как минимум два любовника, которые оральный секс выполняют лучше. И двое таких, у которых больше, чем у меня.

Я начала было его утешать, но он сказал:

– Меня устраивает, мне не обязательно быть самым большим у тебя в постели. – Пальцы задвигались быстрее, чуть сильнее. Радостное напряжение стало расти между ногами, и на лице у меня это отразилось, потому что он улыбнулся:

– Ага, вот оно. Люблю, когда у тебя лицо такое.

Вот только что тяжесть нарастала, и вдруг меня захлестнула волна удовольствия. Захлестнула, прошла насквозь, по коже, по мышцам, и каждый нерв, каждая клетка во мне превратилась в радость, в ощущение. Я завизжала, откинув голову, пытаясь выгнуться над скамейкой.

– Анита! – позвал Никки.

Внезапно его рука надавила мне на грудину, прижимая к скамейке, а меня несла волна оргазма, а его пальцы длили оргазм и длили, и наконец я успокоилась и расслабилась, веки трепетали, глаза ничего не видели.

А он смеялся – низким мужским смехом, как бывает у мужчин, когда они очень собой довольны – обычно в сексе.

Я попыталась себя увидеть, заставить глаза работать, чтобы мир не расплывался пятнами, но еще одна волна заставила меня выгнуться на скамейке, а руки Никки обвились вокруг и подняли меня.

У меня было время заставить руки действовать, чтобы держаться за его руки. А он сдвинул ладони вниз по моим бедрам и слегка меня приподнял, потом посадил на себя сверху. У меня сразу дыхание застряло в глотке, слишком быстро это было после последнего оргазма, и ощущение его, входящего в меня, ощущение рук, медленно опускающих меня на него, было ошеломляющим. Так это было чудесно, так… веки снова затрепетали, пальцы сжались на его руках, пытаясь удержать меня там, где он хотел, а он управлял и своим телом, и моим.

Когда он вдвинулся до конца, то сказал:

– Господи, как чудесно!

– Да, да! – сумела сказать я, ловя ртом воздух.

Он наклонился вперед, снова прижав меня к скамейке своим телом, вдвинутым до упора.

– Упадем, – сказала я.

От этой мысли чуть прояснилось в голове.

– Держись за мои руки, я справлюсь.

Я так и сделала, и радостный посторгазменный туман рассеялся от весьма реальной боязни, что мы упадем с узкой скамейки.

Он чуть приподнял мне бедра, отогнув мне ноги вверх и в стороны. Удержал меня, пока я искала угол, который мне нужен был, когда он сверху, а потом взялся руками за края скамейки по обе стороны от меня – хват, обратный тому, которым держалась я. Он остался сидеть, ноги по сторонам скамейки, мои вокруг его талии и бедер, и стал двигаться.

– На скамье, – сказала я, и глаза у меня были расширены – не от тающего оргазма.

– На скамье, – ответил он, чуть приподнялся, нависнув надо мной торсом, как крышей из мышц и кожи. Руки у него двигались в такт с его телом во мне, и я перехватилась за скамейку – осторожно, руками по очереди. Когда я перестала держаться за Никки, он изменил угол и начал искать серьезный, быстрый, глубокий ритм. Формально это была миссионерская позиция, но на самом деле это было настолько далеко от нее, насколько вообще может быть, когда мужчина сверху.

Длинный водопад его прядей стал раскачиваться вверх и вниз, открывая грубый рубец, где был когда-то второй глаз. Только когда Никки сверху и в определенной позе, удавалось мне иногда видеть целиком его лицо. И я научилась ценить эти моменты. Я видела, как он сосредоточен, этот далекий взгляд, обращенный внутрь, когда он старался продлить, затянуть невероятное и восхитительное, что творило его тело внутри меня.

Он посмотрел на меня, увидел меня. Улыбнулся свирепо и сказал хриплым от напряжения голосом:

– Слишком ты в самоконтроле. Не справляюсь с работой, значит.

Не знаю, что бы я ответила, но он резко ускорился, быстрее, сильнее… Но скамейка была слишком узкой, слишком жесткой и вообще никак не подходила для такой молотилки. И он переключился на вращение бедер, поглаживающий ритм, еще раз свидетельствуя, что умеет танцевать, даже со мной, лежащей на спине. Оргазм был мягче, чем если бы он просто меня оттрахал прямыми движениями. Скорее он нарастал как клиторальный, отчего я и почувствовала его приближение.

Голосом, выдающим напряжение от сохранения позиции на скамейке, напрягая руки, которыми держалась, я сумела сказать:

– Уже скоро.

– Отлично, – ответил он, но глаз у него закрылся, больше он на меня не смотрел.

Снова его лицо приобрело то выражение самопогруженности, но закрытый глаз означал, что он сражается с собственным телом, старается продлить этот чудесный танец, этот ритм кружения, сдержаться, пока я под ним не кончу, стараясь не снизить темпа движения и не потерять концентрации, вот не сейчас, когда столько было им проделано работы, чтобы подвести нас обоих к этому моменту.

И между двумя движениями меня поймал оргазм, бросил в крик, в судороги. Руки на скамейке дергались и боролись, потому что они хотели взметнуться и оставить на его теле следы наслаждения.

– Господи! – заревел его голос.

Он последний раз вдвинулся изо всей силы, да так, что я снова крикнула, и не могла решить, то ли это новый оргазм, то ли окончание прежнего.

Он рычал на меня, лицо его стало диким, глаз львино-оранжевым, человеческое спадало с него, трясущегося и рычащего надо мной. Последний раз дернулось его тело от плеч до бедер, снова я вскрикнула, потому что в этой дрожи он вдвинулся еще один, последний раз.

И он полусвалился на меня, уронив голову так, что пряди щекотали мне лицо. Я видела, как бьется бешеный пульс у него на шее, как колотится надо мной сердце. Он сказал рычащим шепотом:

– Ты не стала питаться.

И он был прав, я не напитала ardeur. Я забыла, что за этим мы и занимались любовью.

Он все еще был во мне, легкая испарина выступила у него на груди и на животе, руки мне дали знать, что я уже очень давно держу эту позицию, и успокаивающаяся радость от этого прекрасного секса еще пропитывала меня целиком. Все, что я смогла сказать:

– Ох ты черт!

Тогда он засмеялся, но так как он еще был во мне, твердый, то я снова задергалась и чуть застонала, рассмеявшись вместе с ним. Мы смеялись и подергивались, стараясь не свалиться с этой проклятой скамейки, а мне все равно еще надо было питаться.