Леонид Крестов - Сеть созвездий

Захватившее меня, равнодушное ко всему, умиротворение было столь непередаваемо сильным, что я ощущал полнейшее единение со всем мирозданьем, до самой последней его невесомой песчинки на незримом краю. Сам себе казавшись бесконечным, словно вся необъятная реальность, со всеми ее слоями и плоскостями, чувствуя себя незыблемым и непоколебимым, как время, чей бег, я словно бы ощущал всей своей кожей, я будто бы и вовсе перестал быть простым человеком, и растворившись в окружающем меня пространстве, став с ним единым и целым, я словно бы превратился в стихию, позабыв о существовании таких мелочей как жизнь или смерть.

Поднявшись по исписанным рунами плитам почти что к самому верху, и замерев на последней ступени, я оказался так близко от этого хрустального шара, что мог достать, его протянув руку, и сорвать словно яблоко.

Заворожено и неотрывно наслаждаясь зрелищем перетекающей в его недрах синеватой дымки, я простоял так, не больше пары минут, но каждая секунда показалась мне целой, бурной и насыщенной, долгой жизнью, слившейся с потоком рек вечности.

Это было несказанным блаженством, радостью в самом чистом и неподдельном ее проявлении, и именно так, наверное, должны были себя ощущать оказавшиеся в раю. Казалось, что быть еще лучше ничего уже просто не может, но как и все хорошее в нашей жизни, этот краткий пик отдохновения оборвался, в показавшийся самым неподходящим для этого миг.

Резко зазвучавшее откуда-то у меня из-за спины, тоскливое и протяжное пение скрипки, ударило по ушам своей неожиданностью, как гром среди ясного неба. Разливающаяся по залу печальная музыка казалась здесь совершенно излишней. Она совершенно не подходила для этого места, разрушая своим звучанием всю его волшебную атмосферу, и довольно неплохая игра и исполнение, казались настоящим скрежетом или лязгом, словно бы дикая какофония впервые взявшего инструмент в свои руки, неумелого человека.

Убивший всю тишину и покой реквием, мгновенно разрушил собою все мое умиротворение. Оно рассыпалось словно хрупкий карточный домик, от всего одного легкого, но неосторожного мановения, и рассыпавшись в прах, превратилось в груду мельчайших осколков, которые теперь уже невозможно было собрать в единое целое. Это мгновенно наполнило меня раздражительной злостью, будто бы у меня отобрали что-то самое дорогое и ценное, и заставило мигом возненавидеть вздумавшего здесь поиграть скрипача.

Стремительно обернувшись назад, я увидел его почти у самого основания постамента. В точной копии моей собственной формы, он сидел на одной из нижних ступеней, и словно не замечая, что любые звуки, и даже самая красивая музыка, лишь портят и разрушают царившую здесь особую атмосферу, самозабвенно работал смычком, и вдохновенно прикрыв глаза, полностью отдавал себя музыке.

Совсем еще юный парень, с темными и длинными, слега вьющимися волосами и аккуратной бородкой, он тут же показался мне смутно знакомым, словно бы я уже видел его где-то прежде, но сколько бы я не вглядывался в тонкие черты музыканта и не присматривался к его лицу, напрягая извилины, я так и не смог припомнить, где же мог его видеть.

Кажется я что-то ему говорил, стремительно спускаясь вниз по ступеням, требовал прекратить, но совершенно не обращая на это никакого внимания, он играл свою печальную мелодию, пока не закончил ее последней, протяжной и едва дрожащей, пронзительной нотой.

Только тогда, блаженно вздохнув и выдохнув полной грудью, он соизволил приоткрыть глаза, и отложив инструмент в сторону, на ступени, все же взглянул в мою сторону.

Этот, слегка виноватый и опущенный к полу взгляд, как у провинившегося ребенка, сразу же мне не понравился. Было в нем что-то настораживающее и отталкивающее, смущающее своей неправильностью, будто бы за долгие годы знакомства с музыкантом, я впервые увидел на его худом лице эти неподдельные тени печали, и проблеск искреннего раскаяния.

Так и не сумев понять и разобраться в том, что же именно меня так смутило и настораживало, я спустился к самому низу. Обменялся со скрипачом парой фраз, заставив его подняться на ноги, и повернувшись к нему спиной, отправился вновь обходить галерею по кругу, в надежде вернуть утраченное спокойствие, и вновь испытать ускользнувшее от меня состояние эйфории.

Прохаживаясь мимо стоящих по кругу колон, я почти успел успокоиться и расслабиться. Стараясь дышать как можно ровнее и глубже, я отчистил сознание от всех наполняющих его лишних мыслей, и вновь погружаясь в себя, совсем не заметил, что скрипач бесшумно следовал за мной по пятам.

Я не услышал ни его тихого дыхания, ни шороха шагов, ни легкого скрипа покачивающихся на поясе кожаных ножен, когда их медленно покидал короткий меч-гладиус. Я даже не заподозрил, что все это время он был у меня за спиной, тихо подкрадываясь для решительного удара, и лишь когда острая боль неожиданно пронзила мне спину, разрывая своими когтями кости и плоть, я запоздало, но все таки понял, что именно так смущало меня в его поведении. Неподдельные грусть и печаль, промелькнувшие в виноватой улыбке, и опушенном к полу взгляде. Реквием, казавшийся слишком трагичным для этого места, как оказалось, прозвучал здесь по мне в качестве прощального подарка и невысказанного в слух извинения, за предстоящий мне подлый и низкий удар прямо в спину, разорвавший тишину моим воплем.

Падая на белоснежные плиты пола, и заливая их собственной, казавшейся здесь слишком яркой, и словно бы не настоящей, а нарисованной, алой кровью, я рефлекторно попытался дотянуться до собственного оружия, и неожиданно не смог обхватить его рукояти. Внезапно ставшие непослушными пальцы, словно бы отказывались мне подчиняться, став бесчувственными, и будто бы совершенно чужими, они не как не могли сомкнуться на эфесе достаточно сильно, сколько бы я не старался, и почти не чувствуя собственных рук, я едва сумел перевернуться на спину, тут же скривившись от новой волны жгучей боли в раздробленных костях плеча и ключицы.

Беспомощный, как перевернутая лапами вверх черепаха, я ни как не мог подняться на ноги. Любая попытка пошевелиться была мучительна словно пытка, и тяжело дыша, я мог лишь бессильно плеваться ругательствами, в лицо зависшему надо мной скрипачу.

Присев рядом, он выглядел все таким же подавленным и виноватым. В одной его руке был зажат окровавленный меч, в другой, зависнув в воздухе над раскрытой ладонью, покачивался небесной голубизны шар, так незаметно покинувший свое место на вершине центрального постамента.

Он что-то мне говорит, тихо и мелодично, словно бы пытаясь меня успокоить, но не желая ничего слушать, я лишь плюю ему в лицо собственной кровью. Меня переполняют отчаяние и злоба, равных которым я прежде не знал. Они рвутся из груди, словно вольная птица из тесной клетки, и больше всего на свете я мечтаю вцепиться в его беззащитное горло, что бы придушить мерзавца прямо на месте.