Мирей Кальмель - Наследство колдуньи

— Если ты пришел забрать брэ своего отца, то придется подождать немного, мой мальчик! Я как раз их штопаю!

— Я не за этим, так что не торопитесь.

Кузнец вынырнул из-за занавески с коротким и широким мечом в руках, который он хранил завернутым в полотно. Кюнегонда с упреком посмотрела на супруга, но тот, казалось, ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на мече. Матье подошел к столу. Сердце гулко билось в груди. И все же, ощущая на себе взгляды стольких любопытных глаз, он испытывал неловкость. Ему хотелось бы остаться в одиночестве, чтобы снова ощутить ни с чем не сравнимую радость от владения этим мечом, насладиться приятным ощущением рукояти в своей ладони… Проглотив сожаление, он стал следить за ловкими пальцами кузнеца, развязывавшими веревку на лежащем на столе свертке.

Мэтр Жанно развернул кусок полотна, и клинок блеснул в свете проникшего в окно солнечного лучика.

— Я выковал его из той же стали, что и меч Ангеррана! — посчитал нужным напомнить мастер, гордый своей работой.

Юноша провел указательным пальцем левой руки по эфесу, на котором были изображены два соединенных сердца.

— У него есть имя? — спросил он.

— Этот обычай давно забыт, мой мальчик, но ты можешь его назвать, если хочешь!

Матье вздрогнул. Сердце застучало в груди как сумасшедшее.

— Это значит, что он…

— Ты хочешь спросить, твой ли он? Ну конечно! Ты же женишься когда-нибудь! — со смехом сказал кузнец.

— Жанно! — прикрикнула на него супруга.

Кузнец повернулся и посмотрел на жену.

— И что я такого сказал? Или в этом доме мне запрещено полюбоваться собственноручно выкованным мечом?

Кюнегонда глазами показала на Фанетту. Мэтр Жанно сразу посерьезнел. Он знал, что дочь всегда сохла по Матье, хотя и смирилась было с тем, что он женится на другой. С того самого дня, как Альгонда уехала из Сассенажа, Кюнегонда не упускала случая напомнить мужу, как было бы славно, если бы он поспособствовал сближению их дочери и старшего сына пекаря. Кузнец подумал, что супруга будет до конца дней бранить его, если он прошляпит такой шанс. Дружески потрепав Матье, который никак не мог выпустить из рук свой меч, по плечу, он сказал:

— Хочешь забрать его?

Матье встрепенулся. Хотел ли он? Можно было не спрашивать. Он и вернулся-то в замок из-за этого меча! Вернулся с надеждой научиться владеть им с таким мастерством, чтобы меч стал продолжением его левой руки. А еще он вернулся, чтобы убить. Убить барона Жака. И все же после недолгого раздумья он завернул меч в кусок полотна. Время еще не пришло… В такую погоду нечего было и думать о занятиях с оружием и тем более о далеких поездках. Он просто хотел убедиться, что предмет, который поможет реализовать мечту о мести, ставшую навязчивой, дождется его. Юноша отступил от стола на шаг.

— Мой отец будет беспокоиться, если я его принесу в дом. Я заберу меч позже.

— Как скажешь! — с ноткой разочарования в голосе отозвался мэтр Жанно.

И, обернувшись к Фанетте, сказал:

— Брось иголку и пойди подыши свежим воздухом! Стала бледная, как поганка! Это же надо — столько дней просидеть в доме! Матье, окажи мне любезность, заставь эту клушу прогуляться!

— Отец, разве ты не знаешь, что у Матье есть своя работа? — помрачнела Фанетта, которая видела родителей и их ухищрения насквозь.

— По правде говоря, мой брат управляется у печи намного ловчее меня. Идем пройдемся, Фанетта!

Увидев на его лице задорную улыбку, девушка просветлела лицом. Сама не своя от радости, она отложила работу и встала.

— Только надену теплую накидку!

Она скользнула за занавеску в ту часть дома, откуда мэтр Жанно недавно принес меч.

— Идем! Хочу поговорить с тобой по-мужски! — предложил кузнец, обнимая юношу за плечи.

С трудом удержавшись, чтобы не посмотреть еще раз на меч, с которым приходилось расстаться, Матье позволил главе семьи увлечь себя в боковую комнату, куда почти не доносился шум и лязг из кузни. Мэтр Жанно был явно смущен.

— Это все меня, конечно, не касается, но я понимаю, мой мальчик, что свадьбу не отменяют без серьезной причины! Какой бы ни была эта причина, это никого, кроме тебя, не касается. Хочу только, чтобы ты знал: я бы обрадовался, если бы ты нашел утешение с моей Фанеттой. Она хорошая девочка, и серьезная. И не падает замертво, когда видит оружие, если ты понимаешь, что я хочу сказать…

Матье прекрасно все понял. Кузнец знал их с Альгондой с детства, а потому понял все правильно. Юноша покачал головой.

— Мне нужно время, мэтр Жанно, но я обещаю подумать. Честно!

— Дело не спешное, думай, конечно! Но я был бы рад, если бы знал, что моя дочка под твоей защитой, хоть в Сассенаже, хоть в далеких краях!

Вбежала Фанетта, и они замолчали. Глаза у девушки сияли.

— Матье, ты и вправду хочешь пройтись? Ты не занят?

Юноша взял ее за руку.

— Перестань говорить глупости! Мы же еще не такие старые, чтобы отказаться от катания с горки на сосновых ветках, а, Фанетта?

Девушка прыснула.

— Почему бы и нет? Мне падать не привыкать!

— И все равно пойдем! А лучше побежали? Ты бегать не разучилась? Заодно и согреемся!

Они вместе вышли на яркое солнце, и Матье, усилием воли подавив болезненные воспоминания об Альгонде, заставил себя веселиться и хохотать так, словно она была рядом.

Первыми словами, которые произнесла на следующее утро Сидония, были: «Покажите мне моего сына!» Роды совершенно измотали ее, да и горячка не отступала. Мальчик родился более крупным, чем остальные ее дети, и так сильно разорвал родовые пути, что даже на утро чресла и лоно ее мучительно болели. И все же она чувствовала себя лучше. Когда кормилица склонилась над колыбелью, чтобы взять малыша, Сидония приподнялась на подушке.

— Пойду скажу мсье Жаку, что вы проснулись, — сказала Марта так непривычно мягко, что Сидония встревожилась.

Но ничего спросить она не успела: разбуженный младенец раскричался, и она поспешила распахнуть для него свои объятия.

Жак де Сассенаж молился у изголовья кровати своей крошки Клодин. Рядом стояли его сыновья. Всю ночь они провели в комнате Клодин, куда так нежданно нагрянула смерть. Никогда девочка не казалась такой спокойной, и эта безмятежность, составлявшая разительный контраст с обычной ее живостью и подвижностью, только усиливала чувство утраты и душевную боль. Когда дверь с громким скрипом открылась, Жак перекрестился и обернулся, чтобы посмотреть на застывшую в дверном проеме Марту. Не желая, чтобы это гнусное создание своим присутствием осквернило последнее пристанище его обожаемой дочери, он поспешил к ней. Он был уверен, что Сидония ждет его.

Свою супругу он нашел полусидящей в постели. Отказавшись от услуг специально нанятой кормилицы, его супруга прижимала младенца к своей груди и с удовольствием наблюдала, как жадно он сосет.