Мирей Кальмель - Наследство колдуньи

Все было таким же, как и ночью: длинный коридор, комната с расходящимися от нее во все стороны коридорами, стела. Однако пришлось признать очевидное: в нурагу, а оттуда — в гробницу гигантов они спускались не наяву, а во сне. Войдя в зияющее отверстие, служившее входом в башню, они увидели полотно паутины, протянувшееся от стены к стене. Им пришлось прорвать его, чтобы двинуться дальше. Пока обрывки паутины догорали, обожженные огнем факела, они дошли до центра могилы. Пауки сотнями разбегались в разные стороны. Если бы они побывали здесь вчера, то наверняка бы повредили паутину. Муния не знала, что и думать.

Она провела пальцем по стене — ни выступов, ни других признаков присутствия механизмов, которые могли бы привести ее в движение. Значит, и тайной комнаты тоже нет… Как нет и пирамидального углубления в монолите, касавшегося вершиной сводчатого потолка с отверстием посередине. На граните не было видно никаких символов.

— У вас есть объяснение тому, что с нами приключилось, Катарина? — спросил Ангерран, потирая черную щетину, успевшую отрасти за время путешествия по Сардинии.

До этих пор сардинянка не произнесла ни слова. Она смотрела на них своими черными глазами, наблюдала за их движениями по комнате, за тем, как они переговариваются и обмениваются воспоминаниями. Ее подозрительность передалась Лине, и она отказалась спускаться с ними в нурагу. Катарина же прихватила с собой распятие и теперь сжимала его в руках.

— Никакого.

Муния посмотрела налево, потом направо. И наконец снова повернулась к стеле.

— Все выглядит именно так, как во сне! И в то же время по-другому! Существуют ли еще такие же строения?

Катарина усмехнулась.

— Их сотни. Разве вы их не видели по дороге?

С того момента как они вошли в гробницу, сардинянка смотрела на них насмешливо и высокомерно, и это раздражало Мунию, однако она решила не показывать этого.

— Видели. А внутри они все устроены одинаково?

Катарина передернула плечами.

— Откуда мне знать? До сегодняшнего дня мне не доводилось осквернять могилу. И, поверьте, если бы я не опасалась, что в вас вселился дьявол и теперь шутит со мной, я бы не решилась сюда прийти.

Ангеррану ее слова пришлись не по душе.

— Только не говорите, что вам кажется, будто мы одержимы демонами!

— Я этого и не говорю.

Он обиделся.

— Нам что, позволить замуровать себя живыми в этой комнате, чтобы доказать обратное?

— Ну, если вы сами этого хотите… — холодно отозвалась сардинянка.

Смех Мунии прокатился по комнате, разряжая обстановку. Приблизив факел к стеле, она обнаружила выгравированное на ней изображение пирамиды в центре овала. Оно было едва заметно, а потому не бросилось в глаза при поверхностном осмотре.

— Хватит нас обманывать!

Муния, вытирая подолом платья пыль с пола, подбежала к Катарине, которая поспешила преградить ей дорогу к выходу.

— Уверена, вам известно, что с нами случилось. Ни Бог, ни дьявол тут ни при чем. Все дело в секрете, который вы храните старательнее, чем своих коз!

Катарина даже не моргнула. Удивленный уверенностью, прозвучавшей в словах супруги, Ангерран тоже подошел к сардинянке.

— Хорошо, — сказала Муния. — Чтобы вы могли нам довериться, нужно рассказать вам всю правду!

Она передала факел Ангеррану, отошла в сторону, вынула из-под юбки флакон из синего стекла и на ладони протянула его Катарине.

— Пророчество… Это — ключ к пророчеству.

От удивления Катарина уронила деревянное распятие в тысячелетнюю пыль.

Они снова пошли вперед, не осмеливаясь ни смотреть друг на друга, ни даже соприкоснуться рукавами, чтобы снова не наброситься друг на друга. Чтобы не случилось непоправимое… Этого нельзя было допустить. Джем отстранился первым. Он был не в Анатолии, и это — не одна из его жен. Он не мог уложить ее на траву, как рабыню, уступая своим желаниям. Своей любви. Здесь все было не так просто. Откашлявшись, чтобы голос не прозвучал хрипло, он взял Филиппину за руку и повел обратно к поляне, где их дожидались Насух и Альгонда. Чтобы они сдерживали их своим присутствием…

Филиппина была так взволнована, что, если бы Джем не предложил ей опереться на его руку, она бы не смогла идти — так у нее кружилась голова. Тишина, нарушаемая трелями и чириканьем птиц, а также голосами их спутников, показалась ей полной невысказанных обещаний. Сердце ее забилось в нетерпении.

— Это мгновение так прекрасно, принц, что я не хочу, чтобы оно закончилось!

— Прошу, называйте меня Зизим.

— Зизим! — повторила она и украдкой посмотрела на него — впервые с той минуты, как они обменялись поцелуем.

— Так мать называла меня в детстве. Это имя приятно моему сердцу, как вам — имя Елена. Так зовут меня самые близкие люди.

Она вздрогнула.

— И ваши супруги тоже?

Он улыбнулся уголками губ и погладил ее дрожащие пальчики. Этот укол ревности, порожденный переменой в их отношениях, делал чувства еще более сильными.

— Не терзайтесь из-за них, Елена. В моей стране это обычай — иметь гарем.

— Но Господь этого не одобряет.

Он подошел к ближайшему дереву и оперся о него спиной. Филиппина присела на плоский камень, и ее юбка раскинулась веером. Ярко-зеленые листья папоротника только подчеркивали ее цвет.

— Вы их любите? — спросила она, догадавшись, что он не хочет говорить о различиях в их культурах.

— Моя мать — гречанка. Она красива особой, высокомерной красотой, но старость смягчила ее черты и убелила волосы. Думаю, отец по-настоящему любил только ее.

— А вы? Кого вы предпочитаете остальным? Альмейду? Она пожирает вас глазами. Когда она вчера смотрела на меня, то в глазах ее блестела сталь! — не сдавалась Филиппина.

Он долго смотрел на нее, пожирая глазами каждую перемену в выражении ее обеспокоенного лица. Ямочка на правой щеке, крохотная естественная родинка на скуле, слегка вздернутый носик, волнистая прядь, выбившаяся из-под головного убора… Ему не хотелось ничего скрывать от нее — единственной на этой враждебной земле, с чьей помощью он возродился к жизни. Но и не хотелось торопить события.

— Альмейда ничего для меня не значит. Моя первая жена сейчас в Египте. Она уже родила мне двоих сыновей. Они под защитой султана, но я все равно очень за нее боюсь. Боюсь за них. И очень скучаю.

Филиппина опустила голову. Признание, словно кинжал, вонзилось ей в сердце, однако она предпочитала Альмейде воспоминание о женщине, с которой он никогда больше не увидится.

Джем отошел от дерева и присел у ее ног, чтобы взять ее белоснежную ручку в свою руку.

— Я не хочу делать вас своей женой, Елена! Разочарование. Или облегчение? Сердце Филиппины не могло решить. Она отвернулась.