Ирмата Арьяр - Да здравствует король!

— Кхм… ты ничего не перепутал, Лэйрин? Или у тебя опять… жар?

Какая неприкрытая деликатность. Тут каждый прочитал слово «бред» или только моя оскорбленная душа?

— Нет, сир, — вскинула я подбородок, пытаясь свысока глянуть на рыжую глыбу. — Насколько мне помнится, по договору с горными кланами и моей матерью вы не можете выдать замуж моих сестер без согласия рода Грахар. Но по законам королевства женщина, обвиненная в колдовстве, лишается права решать судьбу своих незамужних дочерей до установления судом степени ее вины. А если обвинения доказаны, то лишается навсегда, словно она умерла, даже если казнь еще не состоялась.

— Это всем известно, — раздраженно перебил Роберт. — К чему ты клонишь? При чем здесь ты?

— По вашему договору, сир, который я видел своими глазами в момент его подписания вами и моей матерью, утраченные Хелиной полномочия переходят ко мне, как узаконенному Белыми горами представителю рода Грахар. Простите за напоминание, мой король, но договор с кланами вынуждает вас согласовывать теперь со мной все матримониальные планы на моих незамужних сестер. Разумеется, я ни в чем не буду перечить вашим желаниям, ибо желание короля — закон для подданных и ваших детей.

Он, разумеется, понял мою издевку. К подданным меня сложно отнести, к родственникам — невозможно. И даже связавший нас обряд поименования не накладывал никаких обязательств подчинения.

В качестве извинения за дерзость я изобразила поклон, искоса наблюдая за растерянными, какими-то взъерошенными физиономиями придворных и смертельно побледневшим новоявленным женихом Виолы.

— У тебя безукоризненная память, Лэйрин, — процедил король. Глянул поверх голов на Дигеро. — Что ж, доблестный рыцарь, уж докажи как-нибудь нашему недоверчивому принцу свою любовь к малышке Виоле. В чем-то он прав… пленник стремится к свободе, а? Ох уж эти менестрели! — Роберт гулко расхохотался.

Так началась наша вражда, Дигеро. Но изощренному огненному королю этого было мало. Пока придворные подхихикивали, он, наклонившись, прошептал мне на ухо так тихо, словно сидел у меня в голове:

— Значит, я — забывчивый дурак, да, Лэйрин? Запомни и ты: нельзя унижать короля в глазах подданных. Буду наказывать немедленно. Вот так! — и к моему ужасу он обхватил мое лицо ладонями — не вырваться — и обжег до беспамятства поцелуем в лоб. Уже сквозь туман огненной боли я услышала его громогласное, как тост: — За прекрасную память! Я горжусь моим возлюбленным наследником!

Что еще должны думать о нас люди?

Мне одно было непонятно — зачем? Какую цель преследует Роберт этими выходками, ведь обряд айров запрещает интимную близость! В то, что король равнин — самодовольный недоумок, каким его считали горные лорды, я уже не могла верить. Пожалуй, только мне он раскрыл истинное лицо, о котором не догадывался мир. Но об этом чуть позже.

Дальнейшее я помню смутно, несмотря на только что провозглашенный тост за память.

Помнилось, что в тот момент мне пригрезился, как наяву, давно почивший фаворит — зеленоглазый Рыжик, которому Роберт снес голову. Отрубленная голова ехидно улыбнулась и подмигнула, а из обрубка шеи лилась темная, как ночь в горах, кровь.

Я в единый миг оказалась по ту сторону безумия.

Последнее, что внятно донеслось из мира, — крик Дигеро:

— Стой, Лэйрин!

И королевский гром:

— Все вон!

А меня уже подхватил дивный шквал огненных ярости и боли, черных обиды и гнева. Свились в смерч.

Рядом вспыхнуло рыже-белое пламя.

Изгибаясь змеей, уворачиваясь от жгучих языков, смерч начал танцевать вокруг него, оборачиваться петлей, отражая или жадно впитывая в себя стреляющие протуберанцы. И наслаждался восхитительным смертельным танцем — куда опаснее и прекраснее, чем пляска в долине Лета сотни веков назад… Смерч жаждал смести этот полыхающий жаром костер, обратить в сноп искр и развеять в небесах.

И уже начали слабеть жадные языки встречного пламени, протуберанцы выплескивались реже, отдалялись, стараясь избегать ударов. Но откуда-то налетели, взвились вокруг ледяные вихри и сияющие радуги. Их было слишком много, они мешались, не попадали в ритм танца смерти и убивали лишь красоту и восторг.

Заскучав, смерч выбил хрупкую преграду стекла, отделявшую от него свободу небес, и, сметя с пути горстку колючего снега, вырвался.

И услышал зов. Далекий, властный.

Смерч не успел откликнуться — грянули громы, посыпались радужные молнии, заплясали со смерчем в едином ритме, и это было еще одно упоение. Но смерч спешил. Потом, мы потом дотанцуем, прекрасный радужный сполох, и насладимся смертью друг друга… Там, в пучине Тьмы — мой дом. Только там — всегда ждут. Только там — я нужна.

И смерч уже чуял зовущего — пепельную жажду, черную печаль и уголь горевшего гнева.

Вот только… что за серебристо-жемчужный луч — тихий, нежный — мерцает во тьме?

Ширится…

Становится огромным жемчужным небом, поймавшим крохотный смерчик в ладонь.

«Возвращайся. Я был плохим учителем, ученица, если ты забыла все, чему я тебя учил, — вздохнуло небо. — Это не твой гнев, не твоя жажда. И не твои крылья».

И смерч умер. Рассыпался, ударившись в бескрайний твердокаменный щит, преградивший путь. Щит разлетелся мириадами жемчужин.

Мокрая ткань под щекой. Заложенный, хлюпающий нос. Слипшиеся, словно склеенные веки. Это было первое, что почувствовала.

— Очнулась? — раздался над ухом голос Роберта. — Прекрасно. По всей видимости, откуда бы ты ни возвращалась в мой дворец, это всегда будет стихийным бедствием. На этот раз — покушение на короля, покушение на высокого гостя — кронпринца Севера, ранения нескольких стражников, увечья двух вейриэнов, перелом крыла ласха. И это — не считая мелких царапин у прочих пострадавших.

— И это все я? — говорить почему-то больно. Нашарила какую-то ткань и с чувством высморкалась.

— Еще твой сообщник. Ему инкриминируется покушение на короля и вооруженное сопротивление при аресте. Пострадавших от колотых и резаных ран, нанесенных его мечом, тоже хватает. Кстати, он бежал.

— Кто? — глаза опухли так, что открыть их невозможно, шарю по мерзейше-волглой простыне. Горячая ладонь Роберта любезно подсовывает мне чистое полотенце.

— Мой первый и пока единственный рыцарь ордена Священного Пламени, сэр Дигеро фьерр Этьер.

Я двумя пальцами разлепила правый глаз, сочившийся безостановочными слезами.

— И что это на него вдруг нашло?

— Решил сдуру, что это я тебя убиваю, а не ты меня. Хорошо еще, Рамасха и Морен не успели далеко улететь. Скрутили дурака. Кстати, Морену ты сломала руку.

— О! — я отвела пальцы, и глаз самопроизвольно закрылся. Впрочем, я успела лицезреть потрепанную, но почему-то чрезвычайно довольную, как у обожравшегося кота, королевскую физиономию. — И теперь нас казнят? На одной плахе?