Ирина Баздырева - Бремя Крузенштерна

Она склонилась к миниатюре, пристально разглядывая ее. Что это? Ей показалось или нет? Затейливое переплетение стеблей словно дрогнуло, сдвинулось и поползло. В своем неторопливом движении стебли задевали и цепляли друг друга упругими листьями и вздрагивающими роскошными головками цветов. Веря и не веря в то, что сейчас видит, Лена не могла отвести взгляд от ожившей вдруг картинки, ставшей настолько реальной, что на миг, испытав какое-то жуткое чувство, ей захотелось просто закрыть глаза. Но вместо этого она отыскала полураскрытый бутон цветка с которого начинался узор и, медленно, стараясь не терять, проследила взглядом по извивам стебля, что вытягивался из него.

Та часть ее сознания, которая еще не подчинилась опасному гипнозу волшебства, забилась в панике. И Лена поняла, что теряет себя. Оживший узор стеблей все больше и больше притягивал ее, заслоняя собой окружающее, подчиняя ее чувства и волю. Он разрастался, заполняя собой затхлое помещение подвальчика. Стебли опутали компьютер, стол, стеллажи, ползли по полу и вверх по стенам. Она ощущала слабое благоухание бледно-розовых цветов, слышала шорох листьев… и невольно протянула руку, чтобы дотронуться до глянцевого стебля, что тянулся перед ней по столу, отчего-то хорошо понимая: сделай она это и узор поглотит ее. Она уже не принадлежала себе. Пальцы девушки чуть коснулись гладкой прохладной поверхности листочка, она уже вдохнула источаемою им терпкую горьковатую свежесть, когда откуда-то издалека раздался знакомый голос, зовущий ее.

— Лена! Леночка…

Девушка вздрогнула, будто ее грубо выдернули из некой фантастической реальности, которая оказалась куда реальней действительности которую она знала.

— Лена! — настойчиво звал ее голос Ангелины Ивановны с верхней площадки лестницы, ведущей в подвал.

— Да, Ангелина Ивановна, — отозвалась Лена, борясь с дурнотой. — Телефон?

— Какой телефон… Рабочий день, как пять минут уже закончился.

— Ах, ну да. Конечно, — пробормотала Лена и, крикнув в ответ: — Иду! — вернулась к столу.

Что-то на миг сделалось с ее зрением потому что, глядя сейчас на раскрытую книгу, лежащей под настольной лампой, ей казалось что не лампа освещает книгу, стол и угол комнаты, а сама книга излучает свет. Тени в дальних углах подвальчика и за стеллажами сгустились, придвинулись к границе света, обступив ее плотной стеной. Крепко зажмурившись и резко открыв глаза, она проморгалась и, сняв очки, неуверенно огляделась. Все как будто опять встало на свои места, все было как обычно: тени как тени, книга как книга и лампа высвечивала своим ярким безжалостным светом ее потертую ветхость. Ничего пугающего и необычного, но Лена знала, что это уже не так. Эта кажущаяся обычность и спокойствие было, на самом деле, таким зыбким и ненадежным.

— Ладно, я завтра с тобой разберусь, — пообещала Лена, захлапывая ее и пряча в ящик стола.

Сбросив рабочий халат на спинку стула, она внимательно осмотрелась — все ли оставляет после себя в порядке — и, прихватив сумку, выключила свет. Плотно закрыла тяжелую стальную дверь, навесила на нее старый амбарный замок, после чего замкнула его, для уверенности еще и подергав. Щелкнула тумблером сигнализации на щитке, что располагался прямо возле двери, и дождалась, когда в ответ замигает красная лампочка, означавшая, что ее сигнал принят на пульте охраны.

Каждый день, проделывая это обязательное действо с сигнализацией, Лена вспоминала слова Светланы с абонемента, как-то с насмешкой уверявшей ее, что замок и сигнализация в Ленином подвале ни к чему, потому что ни кому и в голову не придет позариться на все то барахло, что хранится за этой стальной дверью. Тогда Лена обиделась на нее, все же частично признав Светину правоту. Не она ли всего несколько минут назад думала как Света.

Как ни хотелось Лене, но кабинета Ангелины Ивановны ей было не миновать — в нем она оставляла ключи от своего подвала. Маленькая, аккуратная, с тщательно уложенными в прическу седыми прядками, Ангелина Ивановна строго посмотрела поверх очков на вошедшую Лену. Возле стола на электрической плитке, пристроенной на грубо сколоченном табурете, закипал эмалированный чайник.

— Как раз к чайку успела, — добродушно заметила Ангелина Ивановна, вытаскивая из-под кипы бумаг, загромоздивших стол, плитку импортного шоколада. — Светлана принесла, — пояснила она, выключила чайник и залила кипяток в кружки, где уже лежали пакетики «Ахмат».

— Сегодня ей, что-то как никогда много надарили, — продолжала Ангелина Ивановна, возвращая чайник обратно на табурет. — Руки иди помой.

Пристроив сумку на стуле, Лена послушно отправилась мыть руки, думая о Светлане, у которой вошло в привычку раздавать сладости, которые накапливались у нее на кафедре в течение дня. А началось это с тех пор, когда Ангелина Ивановна заметила, что посадив новую сотрудницу на абонемент, посещаемость и выдача книг там резко возросла. Теперь в библиотеку шли не только учащиеся и пенсионеры, но и молодые, вечно занятые, мужчины. Именно они взяли за правило одаривать сексапильную библиотекаршу сладкими презентами, которые Светлана, фанатично следящая за своей фигурой, терпеть не могла и тут же раздавала их своим коллегам, не догадываясь, что лишний раз вызывает зависть у своих, менее броских и не очень удачливых подруг.

Лена несколько раз была свидетельницей того, как Светлане перемывали косточки и все сплетни и пересуды сводились к одному: красивой Светке все дается даром, а потому она слишком легкомысленно относится к жизни. И только, быть может, Лена прекрасно знала, что это далеко не так, являясь поверенной ее сердечных тайн.

Время от времени, Светлана сама спускалась к Лене, когда ей оставленной очередным поклонником с которым она уже решительно связывала свое будущее, было тяжко и горько. Либо, наоборот, она никак не могла решиться разорвать отношения с опостылевшим любовником и тогда в тишине подвала, куда редко кто заглядывал и где никто не мог ни помешать, ни подслушать их, изливала Лене душу, а иногда просто молча плакала. Утешая и сочувствуя подруге, Лена тогда поняла, что быть красивой тоже не сахар.

Но став свидетельницей рухнувших надежд, горечи расставаний и унизительных объяснений, Лена поняла и то, что Светлана отчасти виновата сама, упрямо гоняясь за мечтами о неземной любви, мерседесом и вечным праздником Парижа, искренне удивляясь, почему эти мечты так и не осуществляются. Но тогда чего же ожидать ей, Лене? А она уже ничего не ждала. Тщательно вытирая руки о полотенце, она разглядывала себя в маленькое зеркальце, висящее над умывальником.

Было время и она жестоко завидовала Светлане, но, к счастью, быстро сообразила, что легче ей самой от этого не будет, и что Светлана — это Светлана: ей, с ее красотой где-то будет легко, а где-то трудно и это ее крест. А Лена — это Лена и ей, старой деве, уготованы одинокие холодные ночи, неясные грезы, единственное, что будет согревать их, и дни похожие один на другой.