Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

— Тетя делает больно! Дядя, дай пряник!

Тетей Парафена называла меня, дядей — Крольчу. На пятый день, однако, её разум повзрослел. Она за ночь выучила имя своего мужа, и когда я зашла в их избу, сопровождаемая молчаливым Рогором, выпалила:

— Крольча, страшила-то какая! Гляди, вон! Ужас!

И ткнула в мою сторону пальцем. Крольча, стоявший тут же, побледнел, с размаху отвесил поклон в мою сторону.

— Прости, милостивица! Не в разуме она! — Потом повернулся к жене, сказал с мольбой: — Ты уж так не говори, Парафенушка! Это травница, что пришла тебя врачевать. Госпожой Тришей кликают.

— Травница? — Парафена глянула с кровати ясным взором, помолчала какое-то время.

И я поняла, что она роется в памяти. Потом бывшая служанка моей матушки сказала нечто, от чего у меня забилось сердце:

— Травница. Да, знаю. Это с травками ходить и лечить, да? Ещё наговоры и зелья.

— Точно. — Громко согласилась я, подходя поближе и уже привычно окидывая взглядом её ногти. Красноватая полоса была едва заметна. — А ещё раны шить и зубы дергать. Подобру тебе, Парафена!

Баба глядела на меня, и на лице у неё была тень узнаванья. Она подвигала бровями, сказала неуверенно:

— Я тебя вроде как знаю.

У меня оборвалось дыханье. Служанка моей матушки вполне могла видеть меня в детстве. Значит, она начала вспоминать?

— А вроде как и нет. — Задумчиво закончила Парафена. — Триша-травница, да? Нет, не помню.

Я присела на край кровати и начала выспрашивать. Увы, к бабе вернулись только обрывки из прежней жизни. Ни меня, ни того, кто окормил её саможорихой, Парафена не помнила. Впрочем, она и детей-то своих вспомнила едва-едва. Да и то с подсказки рядом стоявшего мужа.

Крольча, тем не менее, сиял. Баба его теперь ходила без посторонней помощи, и даже один раз сумела сварить горшок каши под мужниным присмотром. Через три седьмицы, к Свадьбосеву, он собирался забрать детей у сестры.

Пять дней прошло, и продолжать лечить Парафену нижинкой было уже опасно. Я велела поить её чудовой травкой ещё с месяц, а потом непременно показать местной врачевательнице. Ещё наказала передать ей, что господская травница накладывала Парафене на голову повязки с травой нижинкой. Пять дней. После этого я отказалась от трех бельчей, которые Крольча упорно совал мне в руку и ушла, сопровождаемая его поклонами.

Раньша, услышав про нижинку и повязки, враз поймет, от чего лечили Парафену. И пусть мои слова нарушали приказ Морисланы о сохранении тайны, зато сберегали устои и правила, данные травницам от Киримети-кормилицы — не вредить больному. Раньша не сможет помочь Парафене при нужде, если не будет знать, что с той стряслось.

Я ожидала, что Рогор, весь день неотступно проторчавший у меня за плечом, доложит обо всем хозяйке. Но Морислана ничего не сказала, ни этим вечером, ни потом. То ли норвин промолчал, то ли сама она не захотела поднимать крик из-за такой малости.

Госпоже матушке я объявила, что Парафена ничего не помнит, однако говорит, а её лечение окончено. После такой новости Морислана прямо при мне приказала запрячь свою колымагу и умчалась в Неверовку.

Я сходила в лес, чтобы пособирать там трав. Когда Морислана вернулась из деревни, неизвестно. Но ближе к вечеру её прислужница, та самая девица, что причесывала ей волосы в первый день, перехватила меня по пути на поварню. И сказала, радостно хихикнув, что назавтра мы уезжаем в Чистоград. Я пожала плечами и пошла дальше — зелье нужно было доварить, раз уж травы собраны.

Покончив с приворотным, я вышла с поварни. В усадьбе, несмотря на позднее время, стояла суматоха. Девки, среди которых была и Саньша, носились меж двором и покоями Морисланы, спешно вытряхивая и проветривая господские одежды. Сама госпожа Морислана перед дорогой долго мылась в бане. С третьего поверха доносились вскрики Арании, моей сестрицы — она попарилась раньше матери и теперь ей в два гребня чесали волосы.

На входной лестнице я столкнулась с незнакомым мужиком в длинной, шитой серебром душегрее, накинутой поверх белой рубахи. Лет ему было немало, короткие темные волосы густо поперчила седина. Лицо широкое, с надломленным носом. и чем-то напоминало Гусимовское лицо. На поясе висел недлинный нож, серебро на ножнах ловило блики света из окон.

Следом шел молодой парень, с такими же темными волосами, только без седины, одетый в душегрею попроще, без шитья.

Заместо ножа у молодого на поясе висел длинный тесак, в простых ножнах. Рука парня лежала на рукояти тесака — чтобы не брякать им по ступеням, как я догадалась.

Мужчина в годах мог быть только господином Эрешем, мужем моей матушки. А парень с длинным тесаком — его прислужником. При виде меня оба встали. Рогор, тенью шедший за мной, выдвинулся вперед.

— Это.

— Я знаю. — Оборвал норвина господин Эреш. Глянул на меня мягко, но изучающе. На тутешском он говорил чисто, как прирожденный тутеш. — Это наша травница, Триша. А ты, травница Триша, знаешь, кто я?

— Подобру тебе, господин Эреш. — Я поклонилась, как положено перед старшими. Правда, не слишком глубоко — на лестнице кланяться неудобно, того и гляди пойдешь ступеньки лбом считать.

Да и за корзину боязно. Того и гляди, горшок внутри опрокинется.

— Вот и познакомились. — Ещё мягче сказал Эреш. — Худенькая ты, однако, Триша. Кушай побольше.

Я кивнула. Парень за спиной у господина вдруг разразился бурной речью. Но не на нашем языке. Эреш выслушал, глянул на меня по-другому, остро и изучающе. Я враз припомнила слова Саньши — «а глазом как зыркнет, так в грудях аж холодает». Точно, холодает. И не только в грудях, но и в животе.

— Мой булушчэ, то есть помощник, говорит, что ты хорошая травница. — На лице у господина появилась добрая улыбка. Г лаза оставались спокойными. — Он слышал разговоры местных крестьян о тебе.

Я опустила глаза, гадая, что от меня надо помощнику господина. Ходил он вроде ровно, спину держал прямо… Может, у парня разболелся зуб? Или мозоль появилась на руке, которой тесак придерживает?

Но следующие слова меня удивили.

— Он говорит, в его селе никогда не было травницы. Однако люди слышали о таких, как ты. Поэтому он хочет жениться на тебе, как только ты закончишь служить своей госпоже. И хочет увезти в свой аил, где все будут относиться к тебе с большим почтением. — Господин Эреш остановился, и снова зыркнул на меня острым взглядом. — Со своей стороны я подтверждаю, что Барыс хороший парень. Он добр с лошадьми, следовательно, будет добр и с женщинами. Его уважаемый род, Кар-Барус, лишь на самую малость ниже моего рода, рода Кэмеш-Бури.

Это было первое сватовство в моей жизни. А если чистоградские ведьмы не помогут снять проклятие, то оно же станет и последним. В груди захолонуло. Было радостно и вместе с тем горько, потому что парню нужна была травница для села, а не я сама.