Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

— Тут с поварни прислали, для хозяек. Да только госпожа Морислана велела сначала к тебе отнести. А уж потом им подавать.

Она глянула хитро, и мне стало ясно, что девка кое-что знает. Больно уж лицо у неё стало шельмовское.

Я покорно зачерпнула ложкой варево из большой миски. Ощутила вкус — курячья похлебка на взваре от сушеных грибов. Подержала на языке, выискивая, нет ли чего непривычного — кислинки или горчинки какой, а то и ядовитой сласти. Неспешно отщипнула крошку от хлеба, съела ложку просяной каши с тыквой, сдобренной маслом и медом, отхлебнула от кваса и молока.

— Да вроде бы все ладно. — Сказала под конец.

Вельша улыбнулась краешком рта. Я поспешно добавила:

— Вкус, говорю, хороший. Так и передай.

Она хихикнула и умчалась. Потом пришла Алюня, принесла мне тарелку каши, кружку молока и наказ Морисланы — из светелки не выходить, пока она не позволит. Первую ложку я сначала подержала во рту, то же сделала и с первым глотком молока. И бояться не боялась — да кому я нужна? Но на сердце отчего-то было тяжко и неспокойно.

Ночью сон не шёл. Вставшая луна выложила серебром пятно от окна на досках пола, а я все ворочалась с боку на бок, перебирая в уме одну за другой тридцать калечащих трав. Часть из них вредила, будучи съеденной или выпитой в настое. Часть калечила одним прикосновением. А вдруг не успею заранее опознать отраву? Конечно, кое-что я пробовала, когда вместе с Мироной натыкалась на злую траву в лесу. Но не все, совсем не все.

От отрав и ядов мысли мои скользнули к Морислане. Я собралась в комок, обхватила себя руками и подтянула к животу согнутые ноги. Была ли это тоска по материнскому объятию или горечь из-за того, что собственная мать с легкостью готова обменять мою жизнь на жизнь сестры? Не знаю. Но изнутри меня словно глодал неведомый зверь. И выть хотелось волком, чего со мной никогда не было.

Наставшее утро, однако, унесло все печали прочь. Свет из окна заливал всю горницу, крася бревенчатые стены в желтое, птичье щебетанье прорывалось сквозь закрытое окно. Я встала, прошлась босиком, радуясь прохладе сосновых досок под ногами. Отворила окно.

Шатер крыши впереди блестел крашеным тесом, уложенным затейливой чешуей. Справа и слева, далеко внизу на земле, зеленели деревья, краешками виднелись палаты с теремами. Отовсюду наплывал густой запах сдобных хлебов.

Верно говорила бабка Мирона — курей считай по осени, а беды поутру. Ночные печали куда-то ушли. На душе было тихо и спокойно.

Зачем я страдала вчера вечером, теперь и сама не могла понять. Дела мои шли на лад, до Чистограда я уже добралась. И поселилась не где-нибудь, а в самом кремле, по соседству с положским королем. Как вернусь в Шатрок да расскажу кому о таком — обомлеют.

И осталось у меня всего две заботы — бельчи заработать да добраться до ведьм. А что рисковать придется, пробуя явства, так ведь денежки задаром никто не даст. Опять же, по совести говоря, на то я и травница, чтобы жизнь людскую охранять. А сестринскую жизнь или ещё чью, это дело пятое.

День между тем разгорался. Я отошла от окна, выбрала среди своих лент самую яркую, отливающую пламенем. Туго заплела косу, надела платье, привезенное из Шатрока, и выглянула из светелки.

Путь был закрыт. Рогор ночью притащил широкую лавку и улегся перед дверью из покоев Морисланы, через которую лежал моя дорога на лестницу. От скрипа петлей норвин проснулся.

— Не велено. — Буркнул он. — И чего тебе не спится? Чесунчик, что ли, поймала? Со вчерашнего велено госпожой звать, вот и живи, как госпожа. Спи, пока служанки не придут.

— Мне бы на двор. — Сказала я.

Но норвин только махнул рукой.

— Забудь. Горшок под кроватью, вот и пользуйся. Учись жить по-господски.

— Я просто погулять.

— Нет. — Строго ответил Рогор. — Сегодня пир с плясками, там и нагуляешься. А пока сиди в светелке, как девице господской положено.

Он снова опустил голову на скамью, вскинул руку, прикрыв широченным рукавом сонные глаза. Затих.

Я со вздохом отступила от двери, осторожно закрыла створку. Надо было найти дело.

Платья, пролежавшие всю ночь под периной, частью отгладились, но взамен начали попахивать затхлостью. Пришлось раскидать их по кровати, а одно, лежавшее сверху, даже повесить на створку окна.

Потом я пересмотрела и перебрала травы, отложила в сторону по пучку хрящихи и беличьих ушек — первейшего средства, чтобы вызвать рвоту и вытянуть желчь. Сегодня, на пиру, если не распознаю вкуса отравы, одна из этих травок может спасти Аранию. Или меня.

Вот только в руке их не понесешь, а потому я достала иглу с ниткой, нашла среди своих сорочиц самую старую и отодрала от её подола полосу ткани. Потом села шить крохотные, в полпальца, мешочки. Дело было почти закончено, когда в дверь торкнулись.

Вельша опять принесла мне на пробу поднос, нагруженный едой. Следом прибежала Алюня, держа в руках сладкий городской калач с кружкой кваса — для меня. Обе девки, и Вельша, и Алюня, с утра кликали меня госпожой, но при этом всякий раз всякий раз хихикали и постреливали лукавыми взглядами — мол, мы-то знаем, что почем!

В ответ я одаривала каждую хмурым взглядом, сведя брови на переносице. Сказано быть госпожой, значит, стану. Чай, не велика наука. Опять же, кому как, а мне такое дело, госпожой быти, положено от отца с матерью. По рождению, значит.

Глянув на моё лицо, личные прислужницы Морисланы и Арании сторожко поджимали губы. И удалялись, неслышно ступая.

В те дни я отчаянно гордилось тем, что с обоих сторон происхожу из господского роду-племени. Мне вспоминались все обмолвки, сделанные Мироной — мол, у нас-то все тихо и гладко, а вот у господ жизнь тяжелая. Такое у них в жизни бывает, чего простому люду и не снилось!

Я сравнивала свое увечье со страшным шрамом, что уродовал лицо молодого олгара Барыса, и думала, что они схожи. Только он пострадал от таинственных абульхарисов из страны Урсаим, а я от неведомых врагов, которые были то ли у моего отца, то ли у моей матери.

Кулич таял во рту, квас тоже был ничего, шибал в нос шипучим душком. Правда, у нас с бабкой Мироной квас все равно выходил злее, шипучее. Доев последнюю крошку, я снова села шить мешочки из лоскутов, теперь уже про запас. Потом обметала порванный подол сорочицы. Покончив с шитьем, выглянула в окошко.

Поднявшееся солнце блестело на крашенном тесе, запах хлебов сменился запахом печева и варева. Откуда-то остро пахло жареным мясом, какое мы с Мироной ели только на Свадьбосев да Зимнепроводы. Видать, в кремле сейчас кашеварили — снедью пахло отовсюду. Или все шло с королевской поварни, где готовили сегодня угощение на почестен пир? Я распознала дух от пирогов с зеленым луком и щавелем, потом от мясного варева. Были и ещё какие-то запахи, но те я даже не пыталась опознать, настолько они казались чудными и непонятными.