Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия

Хотя, окоротила я себя, после преображения он на меня и не глянет. Если нынче у него в глазах, как на меня посмотрит, приданое мелькает — потом я ему буду без надобности. Ведь приданное король Досвет обещал страшной девке по имени Триша, а той, если будет милостива Кириметь-заступница, в один день не станет. Она исчезнет, а вместо неё появится другая.

Кругляш, где жильцы тренировались, я обошла по дальней дорожке. Сердце у меня все-таки затрепыхалось, когда заметила там курносого. И тот меня увидел — подбежал, охальник, к ограде, споро перемахнул, опершись одной рукой на жердину.

Удаль молодецкую передо мной выказывал. У, морда наглая, глаза бесстыжие! И рубаха у него все тело от пота облепила, взгляд так и тянется.

Ещё двое жильцов к ограде подошли, выкрикнули:

— Подобру!

Я им степенно ответила:

— И вам поздорову, господа хорошие.

Курносый тем временем встал на дорожку в двух шагах передо мной. Почти её перегородил — самую малость оставил, только чтобы протиснуться. Глянул задорно.

— Подобру тебе, девица. По делу спешишь?

Другие жильцы от оградки отошли. Мне, наверно, следовало огорчиться, да не получилось. Значит, судьба такая, вздохнула я про себя. Сказала, склонив лицо — вроде как из скромности, а на деле, чтобы занавесить лицо кудрями:

— Воздухом подышать вышла. Да жарко больно, сейчас во дворец вернусь.

И хоть не велела себе даже думать о нем, а сердце затумкало пуще прежнего. Предложит проводить или нет?

Предложил.

— Проводить тебя, девица? Вдруг сомлеешь по дороге.

Я, как Арания меня учила, глаза в дорожку воткнула, чтобы скромность свою выказать. Выдохнула полной грудью, и так, без воздуха, почти что просипела:

— Проводи, добрый человек. Голова чегой-то кружиться, боюсь на пятый поверх одна взбираться, ещё сомлею по дороге.

— Подожди тут. — Велел он. И снова перемахнул через ограду.

Я застыла, не поднимая глаз. Внутри у меня то ли смех нарождался, то ли злоба, то ли ещё что. Вот ведь наглец! И имени моего не знает, а уже приказы отдает.

От толпы жильцов, собравшихся на кругляше, донеся дружный гогот. Я поежилась, несмотря на жару. Ох, убьет меня Арания, как узнает.

Вернулся курносый быстро. Снова красиво перемахнул через жердочку, подошел, натягивая на ходу серый полукафтан в серебряном позументе.

— Не гневись, за одежкой бегал. Не хотел при тебе в нижней сорочице ходить, скромность твою тревожить.

Я едва не засмеялась в голос. Да знал бы он, скольких голых мужиков я повидала! Скольким раны зашивала, и на ногах, и на поясе. Только на заду да на причинном месте Мирона мне не позволяла раны шить, говорила, ты ещё девка, тебе ещё рано.

Я поплыла по дорожке, обмахиваясь ладонью. Пусть не забывает, что иду с ним только потому, что сомлеть боюсь.

— А как тебя зовут, девица? — спросил курносый, неспешно шагая у меня за плечом.

— Госпожа Триша. — Прописклявила я, пытаясь изобразить голос Арании, каким та беседовала с великой принцесс.

— А я Ерша.

— Подобру тебе, господин Ерша.

— Да не господин я. — Отмахнулся он. — Особливо для тебя. А ты, госпожа Триша, будешь из новых королевишных услужниц?

Ведь все знает, а сам балаган передо мной разыгрывает, сердито подумала я. Сказала, снова ломая голос под Аранию:

— Из них.

— Ну и как тебе тут живется, во дворце-то? — Не унимался курносый. — Не обижает кто? Если что, ты только скажи, я враз.

Хотелось мне сказать, что мало кто из мужиков меня обидеть решиться, но разумнее было промолчать — и я промолчала.

— Свадьбосев скоро. — Снова закинул удочку курносый. — Тут, в кремле, гулянье будет, ведьмы силу показывать выйдут, пришедшему народу чарку от короля-батюшки нальют, угощенье поставят. Толпа соберется! В прошлом году в давке у ворот аж двоих потоптали. Я, конечно, караул нести буду, но к вечеру освобожусь. Могу проводить.

— Благодарствуем. — Сказала я. На этот раз своим голосом — он все равно так дрожал, что притворяться сомлевшей не было нужды.

— Я на Свадьбосев буду с сестрицей Аранией.

— Так я вас обеих провожу. — Радостным голосом предложил Ерша.

У меня аж стук сердечный прервался. Значит, и впрямь о сестрице больше думает, как я и предполагала.

— Арания чужих не любит. — Отбрехалась я.

Так мы и шли. Ерша меня спрашивал, кто я да откуда, кто мои мать с отцом. Я отвечала так, как велела когда-то отвечать Морислана — что отца моего звали Иргъёр Ирдраар, что он погиб на границе, и давно. А мать, мол, была тутешкой, и скончалась сразу вслед за отцом. Сама же я росла у бабки в дальнем селе.

За разговорами мы дошли до лестницы. Там Ерша примолк. На четвертом поверхе я встала. Курносый, шедший чуть позади, тут же спросил:

— Притомилась? Дай руку, поддержу.

Я вместо ответа спросила:

— А не скажешь, в каких покоях прежде жил королевич Градень?

Жилец встал рядом, глянул изумленно. Неуверенно ткнул рукой в крайнюю дверь.

— Там. А зачем тебе?

Тут только я осознала, насколько глупым было все то, что сделала. И что затеяла все ради одного — курносого повидать. Не туда меня вели ноги, ох, не туда!

Однако жилец ждал ответа. Я промямлила:

— Тетушка моя, Морислана Ирдраар, рассказывала о бедном королевиче, что скончался тут, во дворце. Хочу его памяти поклонится.

Ерша вроде как побледнел. С чего бы?

— Не дело юной девице по горницам покойника шастать.

— Тетушка, — со значением сказала я, — много о Градене рассказывала. Жалела его очень. Он ведь совсем юным умер. Спасибо, что показал его дверь, господин Ерша. А теперь ступай. Голова у меня больше не кружится, так что дальше сама дойду. Поздорову тебе.

Я шагнула к двери, спиной ощущая, как курносый сверлит меня взглядом. Аж кожу меж лопаток стянуло.

Порог я перешагнула, дверь за собой прикрыла. Приникла ухом к двери. На лестнице стояла тишина. Что ж, так и стоит?

Ладно, решила я. Прогуляюсь пока по покоям.

В горницах Граденя стены не закрывало полотно, как у Зоряны. Большая часть покоев была выбелена и расписана. Я бродила, дивясь на чудных зверей, скачущих по стенам. Туры, вепри и медведи вели хороводы, кое-где за ними скакали охотники — не простого вида, на конях в дорогой сбруе. Одну горницу расписали дроздами, сидящими на ветках, да так умело, что каждое перышко в оперении виднелось на особицу.

Там, где не было росписей, камень прикрывали ковры. В предпоследней горнице я увидела кровать — и сразу вспомнила рассказ Глерды о том, что здесь случилось. На покрывале из громадной, белой клокастой шкуры, снятой с неизвестного зверя, лежала ветвь. Прямо поперек кровати. Большая, березовая, со свежей, чуть привядшей листвой.

Я вздохнула. Березовые ветви приносят на могилы родные, чтобы священное дерево осеняло прах близких так же, как осеняет святой оберег живых. Ветку, ясное дело, принесли сюда ради Граденя — но она заодно стала и приношением моему отцу. Я наклонилась, погладила черешок, прошептала: