Юрий Соколов - Путь в Обитель Бога

— Погоди, Орекс, погоди. Позволь нам хотя бы попытаться…

— Нет, Элф. Ты сам знаешь, что это бесполезно. Отнесите носилки с раненым в пещеру. А я… Я, надеюсь, дойду сам.

Нукуман попытался встать, продолжая держаться за развороченный пулями живот. Его лицо свело судорогой, но он не застонал. Мне пришлось его подхватить, и Орекс с трудом выпрямился.

— Вот, Элф. Это последняя дорога, которую мы пройдём вместе… Помнишь, сколько дорог мы с тобой прошли?

— Помолчал бы ты. Тяжело ведь тебе говорить.

— Молчать мне сейчас ещё тяжелее. Глупая душа никак не хочет расставаться с телом, страшась встречи со Всевышним, что обличает во мне жалкого труса и презренного греховодника. И когда, как не перед смертью, воин Бога может говорить сколько хочет, без риска прослыть пустословом?.. Ты не увидишь моей кончины, но, клянусь, ты её услышишь. О, это будет громкая кончина…

Мы вошли в пещеру.

— Сколько здесь взрывчатки, Бобел? — спросил Орекс.

— Всем хватит — и нам, и тебе, — не очень тактично ответил тот.

— Прекрасно. А теперь идите. А я, если хватит сил, ещё спою гимн Предвечному Нуку.

— Очень нужен Нуку твой гимн…

— Я знаю, что ему не нужен. Зато он нужен мне. Прощай, Элф. Прощай, Бобел. Уходите же!..

Бобел вопросительно взглянул на меня. Ну почему последнее слово всегда за мной?

— Бери мины, — сказал я ему. — Мы уходим.

Бобел оглядел запасы монахов.

— Пожалуй, я возьму всё, — решил он. — И часть взрывчатки тоже. Эти ребята хотели минировать дороги — пусть теперь сами попробуют ходить по таким… Что, Орекс? Ты против?

— Мне всё равно, — ответил нукуман. — Бери, раз вам нужнее. Оставь немного, чтобы я мог завалить вход.

— Конечно. Я всё приготовлю. Тебе останется лишь…

Я вышел не дослушав. Бобел ценит чужую жизнь ровно так же, как свою, то есть ни во что не ставит, и бывает на удивление бесчувственным.

Снаружи ко мне подошёл Сол. Парень успел подобрать автомат одного из убитых. Оружие он держал так, что я невольно напрягся, — не взбрело ли ему в голову поквитаться за единоверцев? Но Сол был подавлен, а его взгляд — грустен.

— Ты спрашивал, хочу ли я вернуться в монастырь, — сказал он. — Но мне нельзя возвращаться. То, что Иеремия умер, ничего не значит.

— Догадываюсь. Но думал, что ты захочешь пойти ещё куда-нибудь.

— Куда? — спросил Сол. — Со времени смерти моего наставника, отца Иосифа, монастырь был мне домом. Да и раньше тоже.

— Тогда ты зря ушёл. У нас совсем нет дома. А Еноха мы и так раскусили.

— Нет, не зря! — возразил Сол. — Я ведь не знал. А если б знал, то ушёл бы всё равно.

Вздохнув, я повернулся к склону, на котором прятался Тотигай, и помахал руками, подавая знак.

С начала похода мы потеряли уже троих. Имхотеп, Генка… И вот-вот умрёт Орекс. Зато к нам присоединились Коу и Соломон. Ну и замена… Если так пойдёт дальше, я скоро превращусь в воспитателя детского сада.

Бобел, на что уж здоров, нагрузился так, что ему пришлось отдать свой пулемёт Коу. Тотигай удивлённо посмотрел на его рюкзак и поинтересовался, не собирается ли он заминировать все тропы Нового мира.

Когда мы перевалили через гребень, до нас донёсся взрыв и грохот обвала. Я невольно вздрогнул.

Да что там — вздрогнул. Меня дёрнуло так, что едва винтовку не выронил, хоть и ждал этого взрыва всю дорогу от заставы.

Конечно, меня к разряду нервных людей не отнести, но слышать стук комьев земли по крышке гроба твоего друга всегда тяжело.

Тем более что сейчас это были очень большие комья. Каменные.

Приспешники Иеремии налетели на первую же устроенную Бобелом минную ловушку — буквально у нас на глазах. Я не ожидал, что они последуют за нами так скоро, надеясь на передышку до утра. И напрасно.

Из разговора с Солом я узнал, что со всеми своими недругами, не желающими примирения религиозными оппонентами и просто сомневающимися в его святости Иеремия разобрался очень быстро после прихода к власти. Уцелел только монах-отшельник Иосиф, приятель (сотаинник, как выразился Сол) основателя монастыря Иофама.

Справившись, почему всех значимых лиц общины звали на «и», и нет ли здесь скрытого смысла, я получил в ответ недоумённый взгляд плюс внутреннюю уверенность, что задал глупый вопрос. Многие библейские имена начинаются на «и», ответил Соломон, ведь это первая буква имени Бога — Иеговы. Парнишка попытался развить мысль, поясняя точное значение имён, однако запутался и пристыжено замолчал. Некоторое время мы оба чувствовали себя дураками, что по мнению ещё одного человека с именем на «и» — Имхотепа — являлось первым признаком мудрости, а потом я попросил Сола рассказать про его учителя Иосифа.

О, это был удивительный человек, заверил Соломон. Его даже святой Иофам глубоко уважал и считал выше себя. Его чтил даже Иеремия.

Как я понял, Иофам был добрейшим стариканом, слегка повёрнутым на свободном толковании Библии. Иосиф же, напротив, отличался рассудительностью и неверием во что угодно, кроме здравого смысла. Каким образом он при этом умудрился стать веруном, до меня не дошло.

Когда в обитель начал помаленьку стекаться народ и возникла необходимость в руководстве, Иофам попросил Иосифа взять это дело на себя, от чего Иосиф решительно отказался. Любая власть это тирания, сказал он. Люди должны в своих действиях руководствоваться любовью к ближнему, и божьему творению вообще. Если же они на такое неспособны, то никакая власть им не поможет, и рано или поздно сей полезный институт превратится в орудие диктатуры. После чего Иосиф выбрал отшельничество, ушёл из монастыря и появлялся там крайне редко, благодаря чему и прожил так долго.

Слабохарактерный же Иофам уступил просьбам растущей братии, стал игуменом, но быстро запутался в собственных свободных толкованиях, одновременно запутав всех вокруг. Вскоре различных религиозных течений в монастыре насчитывалось немногим меньше, чем там проживало монахов. Общим между ними было лишь одно: никто не думал применять заповеди Иисуса Христа на практике, довольствуясь бесконечными дискуссиями вкупе с выдумыванием новых догматов. Одним из наиболее интересных стал догмат о Первоевангелии, которое якобы написал сам Иисус.

Некоторые верили в существование Первоевангелия, другие — нет. Третьи призывали к буквальному толкованию традиционных евангелий, но не могли договориться даже между собой, по каким переводам их толковать. Четвёртые настаивали на равноценности Писания и Предания, что окончательно повергло общину в хаос. Наконец было создано что-то вроде комитета из двенадцати апостолов, которым предстояло во всём разобраться. Разбирались долго, почти уже составили Новый Символ Веры (что немедленно вызвало раскол и недовольство тех, кто не был согласен с отдельными пунктами), но тут появился Иеремия.