Константин Асмолов - ФЭНТЕЗИ-2003

Сыскав себе пустующую землянку зверовщиков, Фрит устроил у закопченного очага жертвенник. Кое-как разжег огонь, воскурил последнюю щепоть благовонной смеси. И торопливо зарезал на нем двух недомерочных, с тусклым летним мехом хорьков. А когда земля насытилась кровью, возложил на жертвенник четыре дородных желудя, прутик омелы и горстку сахара — все как положено. Он даже окропил жертвенник честным вином! Когда жертва была принята, Фрит обстоятельно помолился — он просил бога войны Куриша пощадить Эви, волею злого случая оказавшегося в Полях.

Не помогло.

Наверное, жертва показалась худосочной. Или на мольбы профессиональных трусов вроде Фрита Куришу, патрону всех отчаянных рубак, было плевать с высоты шестнадцатого яшмового неба, где, и это Фрит знал совершенно точно, располагались его чертоги, снизу доверху облицованные разбитыми в бою щитами.

А может, жертву нужно было приносить, как и всегда, господину Рогу, богу-табунщику, покровителю всех всадников и всех коней на свете?

По рыжей проселочной дороге, которая поднималась на взъерошенный ветром холм, шли две девочки.

Одна — русая, ясноглазая, с кроличьей улыбкой — шлепала босиком.

Другая была обута. Ее увесистые каштановые кудри художественно удерживались на затылке шпильками, а кожаные сандалии с чужой ноги хоть и были ношеными, но все же выглядели почти по-городскому.

Обувь была ей велика, да вдобавок и стара, кожаная подошва некстати расслоилась надвое. То и дело нижняя челюсть сандалии зачерпывала, как лопатка, сухой и мелкий дорожный песок, вздымая чихательное облачко. И тогда щеголиха — именем Гита — шипела: «Ш-ш-шилол тебя задери!»

Ее русую спутницу звали Меликой.

Мелике было двенадцать. Гите — на полтора года больше. Обе жили в поселке, который остался у них за спиной.

— А что ты своим сказала? — спросила Гита.

— Что мы купаться.

— А что со мной, сказала?

— Не-а. Мать меня залает. Она говорит, что ты испорченная. — Мелика посмотрела на Гиту, как бы извиняясь, и пожала плечами.

— Ис-пор-чен-на-я? — с издевкой поинтересовалась Гита.

— Ну… вроде как ты… Это из-за твоей матери… Что она… ну, за деньги, с мужчинами. — Щеки Мелики запунцовели. Чувствовалось, что объяснение далось ей не без труда.

— А что тут такого? — с хорошо отрепетированным спокойствием парировала Гита и добавила: — Нам деньги нужны.

— Ну, вы могли бы выращивать земляной орех. Как все. В городе дают хорошие деньги…

— Тоже мне — деньги! Да моя мама за один вечер заработает столько, сколько они за месяц. Особенно если перед праздником… — Гита спесиво задрала нос. — И в грязи она не ковыряется. У нее белые руки.

— Ну Гиточка, ну маська, не злись! Пожа-а-алуйста! — прижав руки к груди, протянула Мелика и, остановившись, добавила: — Я тоже думаю, что они это от зависти говорят. И ты никакая не испорченная.

Гита тоже остановилась и посмотрела в глаза Мелике — не лукавит ли?

— А я и не злюсь. Скажешь еще! — Гита нервно расправила оборки на линялом платьице, перешитом из некогда фасонистого туалета недорогой куртизанки, и снова зашагала. Сама невозмутимость!

Некоторое время они шли молча.

Гита нервно теребила стеклянные бусы с разноцветными костяшками и думала об огородничестве. Ей не нравилась грязь. И земляные орехи она тоже не любила. Впрочем, Гита не считала слова Мелики пустыми. Орехи не орехи, но можно ведь, например, шить. Бабушка рассказывала, что мама умеет шить. И что когда-то она была белошвейкой в поместье у одной благородной госпожи. И, верно, кроила бы по сей день рубахи, если бы не Один Подлец. Он подарил скромной белошвейке слишком нескромный подарок.

А Мелика думала о том, какой ужасный скандал будет, если родители узнают, где они с Гитой были.

Ходить в Поля было запрещено. И староста не далее как вчера обещал посадить на кол всякого, кто осмелится ослушаться запрета.

Потому что нельзя нарушать покой павших на бранном поле, пока не пройдет три лунных ночи и три дня.

Почему нельзя? Этого Мелика точно не знала.

«Наверное, потому что призраки».

Но призраков Мелика не боялась — главным образом потому, что их не боялась Гита. «Днем призраков не бывает!» — уверяла она Мелику.

Это была идея Гиты — пойти в Поля сразу, не дожидаясь, пока минет положенное время.

Мелике нравилось все, что предлагала Гита. Мелике очень нравилась Гита.

Фрит был узкоплеч, высок ростом и глядел на мир орехово-карими глазами.

Одет он был опрятно и не без затей — на шее у него красовался амулет, чей скромный вид компенсировался невероятной магической силой. Концы же серо-голубого плаща скрепляла на правом плече застежка: гадюка, скрутившаяся кукишем. Штаны, рубаха и ремень Фрита остро пахли хорошей кожевенной мастерской. Если бы не шапка-кайныс, его можно было бы принять за северного грюта, тянущегося к наукам и прочему просвещению.

Но Фрит не собирался расставаться с шапкой. Настоящий мужчина должен носить кайныс, ибо кайныс был первым подарком богов людям-всадникам. Так считал Фрит. И точка.

Однако даже дикарский кайныс облик Фрита почти не портил. И люди просвещенные — например, варанцы — часто делали Фриту комплименты. Что, мол, для варвара он весьма элегантен.

Соплеменники, напротив, редко шли дальше малоумных обобщений — говорили «обабился».

«Да что с них, малохольных, взять, — думал Фрит. — Веру дедовскую забыли, обычаи не блюдут, от правды отпали. Даже жертвы пошли у них, как у всех «просвещенных» — бескровные. Но разве богам нужны бескровные жертвы? Это как псов сторожевых гороховой кашей кормить…»

В общем, Фрит предпочитал общаться с варанцами и аютцами — те хоть и отступили от заветов дедовских, но, по крайней мере, этого не скрывали. Фрит не любил лицемерие. К сожалению, кроме как о лошадях, с деловыми аютскими мамашами Фриту говорить было не о чем. А варанцы чересчур любили воевать — и промеж себя, и с грютами, и с кем попало.

Когда дело доходило до междоусобий, на которые те времена были до мерзкого богаты, Фрит отсиживался в провинции, предпочитая жутко исторические городишки. Он заметил: некоторые из них война, даже самая людоедская, упорно обходит стороной, обтекает — как ручей высокую кочку.

Скоро Фрит вывел свое личное Правило Безопасного Места. Правило было простым, но работало, как небесная механика, — если городишко упоминается в «Хрониках Второго Вздоха Хуммера», написанных в пятьсотзачуханном году, значит, там бояться нечего.

Город поленятся осаждать, в него не войдет неприятель, в нем не встанет на зимние квартиры озябшая армия. Даже цены на зерно и масло вырастут лишь для проформы — вот, дескать, у нас тоже военная истерия и бесчинствуют спекулянты.