Криптонов Василий - По ту сторону Алой Реки

— Ну вот и скажи мне, что этот лорд Эрлот — нормальный человек! — ворчал Саквобет, обращаясь к Санату. — Надо думать-то, а? Вот поедут бабы завтра кровь сдавать, а потом? Что им тут, подыхать, что ли?

— Он не человек, — ответил Санат, выдергивая сорняки. — Он вампир.

— Да какая разница? Голова-то на плечах должна быть, нет? Угробит деревню, откуда потом кормиться будет?

— Ему есть откуда кормиться, — проворчал Санат. — Плевать он хотел на эту деревню.

Саквобет покосился на собеседника, выдернул тоненькую травинку и скрутил между пальцами.

— И что же нам делать?

Санат повернулся к нему. В глазах, обычно спокойных, вспыхнул гнев.

— Подыхать.

Все, кто слышал ответ, промолчали. Один Саквобет не унимался:

— Да ну, брось! — махнул рукой. — Не совсем же там дураки сидят. Наверное, понимают, что к чему. Ну, мало ли. Ну, может, надо так, а? Зубы стиснем, да перетерпим, а потом все вернется…

Когда солнце вошло в зенит, Санат отозвался, и, хотя прошло немало времени, каждый понял, что он отвечает на слова Саквобета:

— Это у нас все возвращается и повторяется. У вампиров нет такого, у них — движение вперед. Если выдержишь сейчас — значит, выдержишь и завтра. А раз так — значит, можно давить дальше. Никто не повернет назад, увидев, сколько крови можно получить с деревни.

— Так если в деревне все передохнут, крови больше не будет!

— Новых заселят. С ними чуть помягче будут — чтоб сразу не передохли.

Работа не клеилась. С похмелья на жаре и так не больно-то приятно, а после мрачных разговоров мужики вовсе загрустили. Вяло ползали между рядами посадок, обливаясь потом, и шепотом материли сорняки, солнце и лорда Эрлота. Наконец, женщины позвали обедать.

Исвирь, то и дело заправляя под платок выбивающиеся прядки волос, отыскала Саната сидящим возле повозки в одиночестве. Вчерашние собутыльники побежали к ручью за водой. Встав неподалеку, девушка покраснела и попыталась откашляться, чтобы привлечь внимание. Вместо кашля вышел странный писк, но Санат повернул голову. Скользнул взглядом по загорелому лицу с облупившимся носом, задержался на черных глазах и вовсе без всякого интереса пробежал глазами по стройной фигурке.

— Хотела чего? — спросил.

— Поздороваться, — пролепетала Исвирь.

— Здравствуй. Да ты садись, чего стоять-то на солнцепеке, — предложил Санат, словно устыдившись нечаянной грубости.

Исвирь села на землю рядом с ним. В руках глиняный кувшин, плотно заткнутый пробкой. Протянула его Санату.

— Вот. Тебе…

— Что это? — Санат принял сосуд и осмотрел его. Обычный кувшин, но с узким горлышком, видимо, специально изготовленный для какой-то цели.

— Это чай. У нас в роду все так готовят. Я с утра заварила, и он весь день лежал на солнце, впитывая его лучи. — Исвирь заговорила бойчее, явно повторяя чужие, заученные слова.

Она покраснела, когда заметила взгляд Саната, направленный уже не на кувшин, а на нее. Взгляд выражал любопытство. Сердце девушки заколотилось сильнее. Неужели так просто? Неужели исполнение мечты так близко?

— Спасибо, — улыбнулся Санат. — Я люблю чай.

— Я знаю! — выпалила Исвирь, и тут же пожалела об этом. Улыбка исчезла.

— Откуда?

— Ну… Я… Мне Левмир сказал, — призналась девушка, чуть не плача.

Она не решалась смотреть в глаза Санату, разглядывала женщин, которые, так же прячась от солнца в тени повозок и навесов, вяло переговаривались, обмахиваясь платками. К еде почти никто не прикасался, зато воду пили как не в себя. Вряд ли вину за подавленное настроение можно было возлагать на одну лишь чудовищную жару. Весть, привезенная старостой минувшей ночью, облетела всю деревню.

— Левмир — парень дельный, — пробормотал Санат, а Исвирь услышала в сказанном извиняющиеся нотки и снова засияла.

Санат легко вынул пробку, которую она в поте лица утрамбовывала утром, и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Улыбнулся и протянул кувшин Исвири.

— Очень вкусно. Будешь?

Она, склонив голову, взяла кувшин, глотнула, думая о том, чтобы коснуться губами там, где касался Санат, а потом вернула обратно. Отпив еще немного, Санат спросил:

— Дед твой чай делал? Или бабушка?

— Бабушка, — сказала Исвирь. — Она маму научила. А мама — меня.

Санат помолчал, глядя на девушку, потом задал еще один вопрос, самый странный:

— А как вы себя называете? Ваша семья?

Исвирь забыла о смущении. Изумлению нет предела. Глаза широко раскрылись, девушка долго не могла найтись с ответом.

— Никак, — наконец, сказала она. — А как нужно?

— Никак, — отрезал Санат. — Отец записи ведет?

— Да какие записи ему вести? Он проще так подойдет, да скажет. Читает разве — это да. Ну, когда бумагу какую с города привезут.

— И все?

— Все.

Санат вздохнул, поставил под повозку закрытый кувшин.

— Не принимай близко к сердцу, — сказал. — Просто те люди, что записывают и сохраняют историю семьи, часто уходят к вампирам. Вот я и подумал, когда ты сказала про чай, что ты из этих…

— Никогда бы не ушла! — воскликнула Исвирь. — Вот тоже мне! Сидеть впотьмах и одной кровью питаться!

Санат рассмеялся, пальцы коснулись ладони девушки. Исвирь вздрогнула.

— Прости. — Санат отдернул руку. — Пальцы холодные…

— Ничего, — шепнула девушка.

Со стороны ручья приближались друзья Саната по несчастью. Судя по их топорщащимся волосам, они не только напились и набрали полные бурдюки, но даже искупались. Однако беспощадное солнце полностью высушило их по дороге, от свежести не осталось и следа.

Исвирь заторопилась, явно не желая становиться мишенью для насмешек.

— А вы… Ты… Приходите сегодня на вечорку к нам? Там много народу соберется, будем истории страшные рассказывать. Ну? Придете?

— Как тут откажешься? — улыбнулся Санат. — Может и загляну.

— Буду ждать. Приходите обязательно. У оврага дом, где еще забор синей краской покрасили.

Убежала, ловя на себе завистливые взгляды девушек. Может, и накинулись бы на нее, если б не жара, а так только шипели втихомолку.

Караван повозок тронулся с рассветом. Левмир не раз выбирался в город с родителями, но все равно вертел головой, будто впервые видел пустующие поля, рощицы, где по осени можно насобирать грибов, узкую извилистую речку, где купались дети и взрослые, собираясь небольшими группками — все же далековато от деревни. Смотрел и чувствовал, что на обратном пути все это изменится. Будто в последний раз так искрится на солнце вода, в последний раз так переливается на ветру пшеница.

Санат, сидевший на повозке рядом с Левмиром, похлопал его по плечу и улыбнулся.

— Не кисни, паренек. Переживем.

Отец с утра все еще на себя не походил, ехать с Левмиром собиралась мать, но рано утром зашел Санат и решительно отверг эту идею. «Ни к чему вам это, — сказал он. — Работайте или отдыхайте — все лучше, чем без толку себя изматывать. А за Левмиром я прослежу». Не сразу, но мать согласилась.