Коротыш Сердитый - Колонисты

Обалдел, барыга, подумал я, сам впарит их же но уже за сотню. Ну и еврей!

— Бери за тридцать. — Сказал я.

— Ого, ты еще и торговаться будешь! — восхитился Кнут. — Тогда вообще не возьму!

— Тогда я сам их мастеру Факелу предложу. — Ответил я.

— Э, погоди Молчун, зачем так торопиться. — Глаза Кнута забегали. — Я же так, пошутил. Возьму за двадцать пять.

— Тридцать и не монетой меньше.

— В убыток себе покупаю, — заныл торгаш. — Ну хорошо, уговорил, тридцать так тридцать и за шкуру Круторога тридцать, так.

— Тридцать больших монет. — Напомнил я, а то еще с этого жулика сдастся меня объегорить.

— Молчун, что ты такое говоришь, конечно, я помню наш с тобой уговор. — Кнут замотал головой. — Или ты серьезно думаешь, что я бы смог обмануть своего спасителя?

Да легко, подумал я. Толпа собралась возле повозки и внимала, как барыга торгуется за товар с мальчишкой, который с таким трудом добыл шкуру Круторога. Взрослые знали, что это очень непросто сделать в одиночку.

— Ладно, куда выгружать? — спросил я.

— Да я сам их заберу, тебе даже трудиться не надо. — Кнут свистнул двоих работников.

Я развязал ремни, они поднатужились, взвалили шкуру на себя и потащили, пригибаясь под ее тяжестью. Толпа подивилась, какого большого зверя я добыл, взрослые орки захлопали по груди ладонями, выражая одобрение, гоблинята глядели восторженными глазами и подпрыгивали от нетерпения на месте. Я получил свои деньги, Кнут прилюдно, то есть при орках, пересчитал их и вложил мне в ладонь неплохой такой мешочек с монетами. Оставалось только отогнать транспорт на рембазу и вернутся домой, что я и проделал, подвезя радостных гоблинят на платформе. Впрочем, некоторые взрослые тоже были не прочь прокатится. Странно, что народ был не на работе и я спросил об этом у своих «пассажиров», на что услышал ответ, что это та смена, которая должна работать в шахте, где произошел обвал. Пока тот тоннель закрыли для выработки и сейчас около пятидесяти шахтеров просто подвисли в ожидании решения руководства. Что-то Древляна затеяла, подумал я, но ничего, дома узнаю.

Гоблинам я вернул платформу в целости и сохранности, отмыв от крови, в чем мне помогли гоблинята, на совесть почистив площадку. Я одарил детвору монеткой и указал путь в единственную на весь поселок лавку, что стояла рядом с училищем. Гоблинята умчались за сладостями, а я сдал технику с рук на руки и, поправив оружие и мешочек с монетами, потопал домой.

Пройти решил переулком между домами соседей, сократив путь и как только завернул за угол забора, как увидел, что Горшок и два орчонка что-то выпивают из бутылки и при этом морщатся. Я ускорил шаг — троица меня не заметила — и очень скоро поравнялся с ними. Брат заметил меня и глядя в его косые глаза, я понял, что они пробуют самогон.

— О, Молчун, ты как здесь? — не успел он удивится, как упал в землю с расквашенным носом.

Его товарищи удивленно воззрились на меня. Бутылка плавно перекочевала из руки одного в мою и я демонстративно вылил содержимое на землю. В глазах орков зажегся недобрый огонек, да и братец стал вставать, хлюпая носом и постепенно наливаясь зеленью — типа рассердился.

— Ты что делаешь, гад! — возопил один из них и попытался меня ударить.

Усталость брала свое, ночь не спал, от Зубанов отмахивался, а тут еще какие-то сопляки на меня лезут, хоть и на два года старше. В общем злость сама предала мне сил — я подставил топор лезвием плашмя под удар орчонка, тот завыл от боли — неприятно, когда твои кости ломаются о прочную сталь, обухом ударил в подставленную руку второго, потом пнул его в подколенный сгиб — тот сложился — и добавил сверху локтем по шее. Первый тряс рукой и никак не мог отойти от боли. Братец выпил видно лишнего и его не впечатлила такая скорая расправа — он кинулся на меня как разъяренный волкокабан, забыв про все ухватки и тренировки. Уйти с линии атаки, его кулак проваливается в пустоту, подсечка, второй раз за последнее время он валится на землю и вдобавок крепкий пинок под зад. Все трое отдыхают на земле — даже трясун предпочел прикинуться не боеспособным и шлепнулся на задницу просто за компанию.

— Значит так, сопляки. — Сказал я, встав над ними. — Еще раз увижу как вы за углом выпивку хлещете — отделаю так, что родная мать не узнает, усекли?

— Что, даже меня? — спросил, шамкая прокушенным языком Горшок.

— А тебя в особенности. — Я подхватил его за руку и рывком поставил на ноги. — Где достал? И кто надоумил попробовать?

— Я не обязан перед тобой отчитываться! — рявкнул Горшок и попытался выдернуть руку, но я живо вывернул ему запястье, чтобы не дергался. — Пусти!

— Ты слышал, что я сказал? — спокойным ледяным тоном спросил я его.

Что-то такое отцовское проскользнуло в голосе брата и Горшок предпочел согласиться, кивнул головой, мотнув патлами. Почудилась тень родителя, который сейчас говорил устами Молчуна и смотрел так же укоряющее, когда он, Горшок, бывало провинился и все знали, что это он, но тот продолжал отпираться. Он видел, что брат хочет ему только добра, также как и отец, когда наставлял на путь истинный с помощью ремня.

— Это все Шкет. — Прохныкал Горшок. — Предложил выпить, мы согласились.

— Который из них Шкет? — спросил я, кивая на приятелей.

Те замотали головами и Горшок пояснил.

— Шкет — это ичиг с рембазы, он там работает, как училище закончил.

— Недавно?

— Да.

— Потом покажешь, я с ним поговорю, объясню ему популярно, как молодежь спаивать. — Мои глаза блеснули, я уже представлял, как держу гоблина за горло. Троица, включая моего брата, поежилась. — А теперь по домам и чтобы сидели тихо. А ты пойдешь со мной. — Это уже брату.

— Мама дома. — Тихо сказал он.

Я посмотрел на него.

— Ладно, иди на реку, умойся, хот нет, утонешь еще. — Брат фыркнул. — Сейчас вместе пойдем, отметим мой удачный поход. — Я потряс мешочком с монетами. — Девчонок возьмем, устроим посиделки.

Горшок позеленел.

— Мама говорит, рано еще посиделки устраивать.

— А ты что, пробовал уже? — не понял я.

— Ну-у-у, — протянул братец. — Теперь я понимаю, зачем отцу те картинки нужны были.

Я сразу же понял куда ветер дует. Его приятели стояли и слушали, развесив уши.

— Так, вы двое, потеряйтесь отсюда. — Орки недоуменно переглянулись. — Пошли по домам, говорю, нечего семейные тайны подслушивать. А ты давай, рассказывай.

— Да чего рассказывать. — Горшок стушевался и продолжил, когда приятели ушли. — Одна девочка мне нравится из соседней ступени.

Я кивнул. Половозрелыми орки становятся лет в десять — одиннадцать, так что к двенадцати это нормальный здоровый сильный мужик, который может завести семью и продолжить род. Другое дело, что живут они не так долго, если шестьдесят лет уже очень почтенный возраст. С троллями и гоблинами та же история, только мелочь живет чуть дольше, видно им от эльфов досталось.