Goblins - Свартхевди - северянин

Я оглянулся на рыжее чудовище, и увидел бездну жестокости в его пылающих злобой глазах.

Овощей он не хотел, он хотел мяса.

Причем, моего. Дать бы тебе «деревянной лопатой»…

Морковку я съел сам.

Коня я все-таки одолел. Куда козе-переростку со мной тягаться!

Хотя, это было и непросто.

Утром, когда рассвело и пришла пора отправляться в путь, рыжая скотина снова задумала развлекаться за мой счет. Уильям показал, что и куда крепится, однако когда я попытался затянуть ремни, волчье угощение надуло брюхо — это чтобы ему не жало и не натирало. Я же, ухватившись за луку седла, вскочил верхом, ловко и стремительно, как молодая рысь запрыгивает на неосторожного оленя. И так же стремительно, словно коршун, пикирующий на зайца, воткнулся в землю, когда седло съехало коню под брюхо. В разлуку меня аккуратно, но очень больно укусили за спину.

Уильяма, наблюдавшего за моими страданиями уже из седла, в этом самом седле от смеха и скрючило.

Я не стал браться за секиру, хотя и очень хотелось.

Чтобы показать рыжему отродью йотунов, что чувством юмора тоже не обделен, я пнул его в живот, и, пока он пытался прокашляться, затянул все, как надо. А когда он в очередной раз попытался откусить от меня кусок, просто съездил ему по морде, и мы нашли общий язык.

Верно, у меня талант к дрессировке.

Думаю, я смог бы укротить даже и восьминогого Слейпнира, получи я его себе под седло.

— «Неплохо», твоя милость, это значит «чуть хуже, чем хорошо». А твои познания я бы оценил где-то между «дерьмово» и «совсем никак».

— Не зуди, Сварти, — лениво отвечал мне Уильям, покачиваясь в седле в такт неспешным шагам коня — На дорогу-то мы вышли? Значит, все-таки я знаю эти леса именно что неплохо! — ему, похоже, путешествие нравилось.

— Три! Три дня мы блуждали по проклятому лесу. Не ты ли, пока мы в путь собирались, всю плешь мне проел речами, как ты торопишься к милой? Знаешь, у нас, на благословленном богами Севере, кормчих, которые знают тресковую тропу так же «неплохо», как и ты, принято выкидывать за борт и бить по голове веслом, когда всплывут.

Я не люблю, с некоторых пор, ночевать в лесу. Неуютно мне тут. Даже в холодной каменной клетушке замка мне лучше спалось. А сейчас, по милости Уильяма, пришлось ночевать в лесах две ночи подряд, и лишь к исходу третьего дня от отбытия из замка, мы вышли снова на дорогу, ведущую к Прилучине. Я же пребывал в расстроенных чувствах, и посему ворчал, осуждая дождливую погоду, рыжую скотину, негостеприимную страну, и Уильяма, который заблудился в трех елках (и я заблудился с ним, за компанию). Причиной душевного смятения было то, что руны так и не дали мне ответ: правильно ли я поступил, что ушел от мастера Ульрика? Не сочтет ли Одноглазый обманом мое нежелание расплачиваться?

Но с другой стороны, коварный старикашка свое золото все же получил, и немало сверх того.

А с третьей — получил он его не от меня, а я Ульрика еще и проклял, чтобы ему жизнь медом не казалась.

По моему разумению мы были в расчете: ложь за ложь, порча за «опыты». А вот если по разумению Отца Битв я остался должником, то он лишит меня удачи.

Такие дела.

Неопределенность меня угнетала.

А я, в свою очередь, угнетал Уильяма, стоически терпевшего мой скверный нрав.

Ладно, что толку брюзжать, приедем в деревню — спрошу руны еще раз. Асы любят упорных.

Но все когда-нибудь кончается, и, наконец, мы достигли логова старого Тома. Не сказать, что он был не рад гостю (Уильям отправился на подворье старосты, наказав придти за ним утром), но смотрел как-то смущенно. Виновато, я бы сказал. В дом, тем не менее, пригласил, дружески похлопав меня по плечу и попросив не побрезговать гостеприимством. Ситуацию прояснила Анна.

— Это твой конь? — милым своим голоском пропела она, незаметно подойдя сзади — Красивый. Она погладила животное по хитрой рыжей морде.

— Как его зовут?

— Стофунтовкопченойколбасы, — ответствовал ей я. Коновязи у Тома не было, и я своего мешка с костями привязал к воротам сарая, в котором мы с Томом когда-то варили клей.

— Какое странное имя для лошади? Любите вы на севере сложные имена изобретать.

— Это не только имя, это его скорая судьба, — я, наконец, расседлал коня, снял сумки, дабы позже сложить их в сарае, и только собрался распустить руки, благо, никто вроде не видел, как был остановлен девушкой.

— Сварти стой! Не надо… — прервала мой порыв подойти и как следует потискать Анна — Я должна тебе сказать… — девица замялась.

— Ну?

— Понимаешь, тебя так долго не было, а я…

— Что ты?

— Я… Ты только не злись, прошу тебя, — она нервно теребила рукав платья — Я замужем теперь.

…Ффух… Я то думал, заболела чем заразным, и на меня чихнуть успела…

— И всего то? Удачи и богатства твоей семье, крепких сыновей тебе, силы и славы твоему мужу. Кто тот счастливый, что избран тобой в мужья? — я отвернулся, копаясь в сумках.

Замужем — так замужем. Была бы она последней девицей в Мидгарде, вот это был бы повод горевать, что до конца времен придется развлекаться кулачной забавой. А так…

— Вильям, с Дубков который, помнишь его? Он еще с Томом повздорил, когда ты из лесу вышел к нам. Сговорились они с дядюшкой как-то, и я присмотрелась — вроде и хорош парень, меня любит. Он у родни в Дубках сейчас. А тебя все нет и нет…

— А меня все нет и нет, — подтвердил ей я машинально.

Что ж ей подарить то? Нехорошо без дара, событие все-таки для девки, она на деревне уж перестарком, скорее всего, считалась, в этих краях рано замуж выдают, но вот же, сподобилась. Да и отдариваться принято за любовь.

— Прими, Анна, — я, выкопал из кучи сена, прибранного с Ульриковых грядок, пару неприметных корешков — Пригодится тебе. Если утомится на ложе любви твой избранник, запарь ему кусочек в кипятке, и выпить дай. Приятно удивлена будешь пылом проснувшейся страсти! Только много не клади, а то до мозолей сотрешься.

— Спасибо, а как же…

— И супругу твоему в дар, — я вручил ей один из прибранных в замке ножей — Добрый клинок, самолично заказывал его лучшему кузнецу, заплатил за него немало. По руке придется такому славному мужу, как Вильям!

Девушка растерянно переводила взгляд то на нож в ножнах, то на пучок корешков, то на меня, лицо ее порозовело и выражало растерянность.

— Сварти, погоди… Тебе что, все равно?! — она, наконец, определилась с испытываемыми ею чувствами, и из имеющегося ассортимента выбрала праведное возмущение — Тебе что, совсем безразлично? Я так и знала! Скотина же ты бессердечная!

Ругаться было лениво, хотелось за стол, поесть нормальной еды и выпить пивка. И поспать, желательно под крышей.

— Что ты, что ты, сердце мое разрывается от тоски, — поспешил я тут же ее успокоить — Печаль поселилась навеки в душе. Незнаю, смогу ли теперь смотреть на других дев, ведь в каждой из них буду видеть тебя! И спустя много лет, расскажу своим внукам, что счастье свое обрел, но не удержал, растеряв, как небрежный гуляка монеты! Прекраснейшая, сладчайшая ива ожерелий была в моих руках, но упустил и вечное горе познал от разлуки. Не помутиться бы разумом мне, вспоминая, что принадлежит другому та, что похитиласердце мое. И глядя на звезды, я вспомню сияние глаз твоих, тоску и отчаяние топить буду в пиве. Знай же…