Сергей Казменко - Знак Дракона (сборник)

Вспышки я не видел.

В момент взрыва я как раз оглянулся, потому что мне показалось, что Сунгар, как всегда нависавший у меня над головой, что-то сказал.

Я лишь почувствовал толчок под ногами и упал, не понимая толком, что же случилось. А в следующее мгновение воздух, вдруг ставший твердым, как скала, ударил меня в бок и отбросил назад.

А потом навалился грохот.

Я лежал на спине и с каким-то безразличием, как бы со стороны смотрел, как в том месте, где раньше находились склады, поднимался гигантский черный столб.

Постепенно вершина его стала клубиться и расползаться в стороны, но правильного, классического гриба не получилось. Сильный ветер, что раньше сдул дымовую завесу над поселком и здесь сделал свое дело. Вершина гриба деформировалась, растянулась в сторону океана, а столб, ее поддерживающий, изогнувшись дугой, медленно оседал вниз. Сверху что-то падало — какой-то пепел и песок, но тихо, совершенно бесшумно.

Я вообще не услышал ни звука.

И только потом я почувствовал, что что-то придавило мне ноги и сел.

Меня спасла защитная форма. Перед атакой мне вернули шлем, и сам Румбо проследил, чтобы я был полностью экипирован. А еще помогло, что мы находились в стороне, вдалеке от эпицентра взрыва. Мы просто наблюдали, хотя Сунгар и рвался в бой — я это видел. А теперь он лежал, придавив мои ноги, полузасыпанный пеплом, и не подавал признаков жизни. Кое-как я сдвинул его в сторону и встал.

Вокруг я увидел серую пустыню.

Поселка больше не было — лишь остовы зданий кое-где торчали из пепла, да в том конце, где располагался особняк Крандалоса, выстояло несколько уже разрушенных раньше развалин. А там, где были склады, теперь зияла огромная воронка.

И я был единственным живым в этой пустыне.

Пепел падал сверху легкий, как снег. Черный пепел из черной тучи над головой. Иногда порывы ветра подхватывали его, и он черными струйками вился по земле, не находя за что зацепиться. Я сделал несколько шагов. Обо что-то споткнулся и чуть не упал. Пошарил руками — это оказался чей-то карабин. Наверное, Сунгара. Я хотел было бросить его, потом передумал, закинул ремень за плечо. И медленно пошел в сторону Станции.

Я по-прежнему ничего не слышал.

Я не думал, что они решатся на это.

Я не думал, что такое вообще возможно на Сэлхе.

«Единственное, чего я боюсь — это предательства».

Эти слова сказал не я. Я вообще говорю мало. По сути дела, я и права голоса, наверное, не имею. Я же не гражданин Сэлха. Правда, такие формальности мало что теперь значат.

Это сказал Эни Салдо, уже перед тем, как все стали расходиться. Сказал просто так, как бы про себя. И никто ему ничего отвечать не стал не для того ведь это говорилось. Мы просто вышли из дома на крыльцо и стояли там, дыша свежим воздухом. Ничего здесь не изменилось. Теплый ветер дул в сторону океана, клонилась к горизонту Маола, из-за облаков, что висели над горами, пробивался тусклый свет Ситэлха. Сверкали звезды. Кричали какие-то зверьки в кустах, да иногда раздавалась трель куанча. Еле слышно доносился шум прибоя снизу. И Эни Салдо произнес:

— Единственное, чего я боюсь — это предательства.

Мы постояли еще несколько минут и разошлись. Но такие слова не проходят даром. Я знал, что рано или поздно они отзовутся — завтра, послезавтра, через десять дней.

Было тридцать шестое эланга по местному календарю. Взрыв в поселке произошел двенадцатого. Рейдер, прибытия которого ожидали три дня назад, не появился — то, что я говорил Румбо, оказалось правдой. Но Румбо уже не было — как не было в живых уже почти никого из тех, кто принимал участие в штурме поселка. Как не осталось никого из тех, кто сражался в ополчении. Как не было больше и самого поселка.

На Континенте было тихо и спокойно. Здесь никто ни в кого не стрелял и никто никого не преследовал. Здесь вообще было очень мало народа — сотни полторы в нашем временном поселке, сооруженном вокруг дома Оланга, погибшего еще в первые дни конфликта, не больше полутора тысяч в других местах. Здесь находилось много женщин — раза в полтора, наверное, больше, чем мужчин. Много детей. Почти ни одной целой семьи. Все в этом конфликте потеряли хоть кого-то из близких. Все ненавидели войну и то, что привело к ней. Но слова о предательстве были произнесены — ничего еще не кончилось.

Оланг был запасливым хозяином. Впрочем, как и все на Континенте. Это же не остров с его прирученной природой, где даже ураганы редко наносили серьезный ущерб. Здесь еще не было ничего устойчивого, постоянного. Здесь разливались реки и извергались вулканы, приходили засухи и выползали из лесов, съедая все на своем пути, полчища риалов, которых можно остановить только огнеметом. Оланг был запасливым и удачливым хозяином — незадолго до конфликта он собрал богатый урожай карриса, и его киберы, как всегда деловитые и неутомимые, хотя уже, наверное, лет на сто пережившие свое время, готовили поля под новые посадки, так что о пище некоторое время мы могли не заботиться.

Нас заботило другое — директива об очистке Сэлха.

Еще пару месяцев назад, до конфликта, до того, как они сами начали убивать друг друга, почти никто на Сэлхе не поверил бы, наверное, что такое возможно. Да здесь, в этом маленьком сообществе, такого никогда бы и не случилось. Они просто не поверили бы, если бы я сказал, что вышла такая директива. Лишь некоторые, те, кто родились не на Сэлхе — да и то не все из них, а лишь те, кто как личность сформировался в Метрополии, как Гэптоки, например, или Ба-Кмона — лишь они бы, может быть, поверили. Потому что каждый из нас примеряет к себе поступки и желания других людей, их жизненные идеалы и их стремления. И любому из жителей прежнего, мирного и спокойного Сэлха принятие такой директивы показалось бы диким и невозможным. Они не поверили бы, и спокойно жили бы, как раньше, не особенно тревожась о своем будущем. И дождались бы высадки Особых Отрядов.

Правда, еще два месяца назад они бы, скорее всего, так и не узнали бы ничего до тех самых пор, пока Особые Отряды не согнали бы всех их на остров или куда-нибудь еще и не начали бы быстро и весьма эффективно производить так называемую «проверку», после которой не остается никого, кто бы мог рассказать, в чем она заключается. Даже я сам ничего не узнал бы тогда и тоже, наверное, несмотря на свой статус, подвергся бы «проверке». Там, где работают Особые Отряды не должно оставаться свидетелей.

Но я-то знал бы, что происходит, я-то сразу бы понял, что все это реально и вполне возможно, даже более того — неизбежно. Это здесь, в маленьком обществе, на малонаселенной планете, где каждый человек неизбежно воспринимается как личность, здесь такое трудно себе вообразить. У нас в Метрополии все обстоит иначе. У нас все люди, что тебя окружают, все человечество — это не отдельные личности, это не кто-то, кого ты знаешь, с кем ты можешь поговорить, обменяться мнениями, кого ты можешь любить или не любить. Это — среда обитания, в которой мы привыкли существовать. Равнодушная, а зачастую и просто враждебная среда. И мы к ней равнодушны или враждебны. Это среда, а не отдельные люди, и к ней неприменимы те же чувства, что и к отдельным людям, неприменимы те же мерки. Каждый из нас, жителей Метрополии, может быть умным и честным гуманистом или же циником и мизантропом. Он может быть добрым другом или завистником и подлецом. Он может быть хорошим или плохим, глупым или мудрым — любым. Но каким бы он ни был, это не изменит его отношения к среде обитания, потому что человечество как таковое не состоит для него из людей, отдельных людей, которые имеют все те же недостатки, что и прочие люди. Человечество слишком велико, людей слишком много, чтобы всех их можно было так воспринимать. Эволюция нашей психики не успела за развитием нашей цивилизации, и потому все человечество для нас безлико, оно — некое отвлеченное понятие, которое можно изучать и исследовать, но которое нельзя воспринять. Вполне допустимо исследовать среду обитания. Вполне допустимо преобразовывать ее. И те, кто отдает директивы Особым Отрядам, и даже те, кто служит в Особых Отрядах — вовсе не выродки какие-то, а самые обычные люди, занимающиеся самой обычной работой. И если бы можно было просто суммировать все то горе и несчастье, что приносят люди друг другу своими действиями, то Особые Отряды и их руководство были бы далеко не на первых местах в списке злодеев. Их обогнала бы масса философов и писателей, исследователей и поэтов, которые тоже, хотя и косвенно, преобразуют среду обитания.