Михаил Ишков - В рабстве у бога

Ни ночью, ни под утро никто не потревожил мой сон. Приятный сюрприз ждал меня в лаборатории, где перед первым выходом в космос и посещением приводной станции, расположенной на Луне, я проходил последние тренировки. На пороге меня встретила стройная, красивая, черноглазая девушка с медвежьим, как оказалось, характером. То есть, коварная донельзя! И страшная зануда. Ей все было про меня известно — распорядок дня, набор необходимых веществ и калорий в меню, каким развлечениями надо заполнять досуг. По-видимому, забота о человеке понималась звездолетом как мелочная ежеминутная опека. За несколько дней новая биокопия мне опостылела. Я отказался и от её ночных услуг — к скотоложеству не приучен.

Все у нас с фламатером складывалось невпопад. В первые дни пребывания в скале меня, например, по ночам донимала гробовая тишина. Когда стихали дневные шумы, гас свет, отсек немел — в комнатах скапливалось столько безмолвия, что становилось не по себе. Душа просила хотя бы намека на звук. Я не мог заснуть — ни тиканья часов, ни скрипа дверей, ни мелодичного падения капель в ванной. Внешние шумы тоже не долетали до меня, Мыши, которых здесь и в помине не было, вели себя тихо-тихо. Не помогало и включение музыкальных записей — в подобной акустической могиле и музыка звучала по-другому. Словно робея… Форте скорее напоминало нервные всхлипы, старалось обернуться пьяно, притаиться, отвести глаза… Уже через несколько дней я поймал себя на том, что меня начали донимать звуковые галлюцинации. Пришлось всерьез заняться организацией звукового подпора. С этой целью мне пришлось долго втолковывать начальнику вооружений, что я не могу заснуть, не слыша шума дождя, шелеста листьев, посвиста ветра, на худой конец рокота проезжающего автомобиля. Подобный фон и создает ощущение тишины.

Что-то неладное творилось и с картиной, повешенной в спальне. В полутьме — готов поклясться! — она оживала. Колебалось и чадило пламя свечи, осмысливался взгляд женщины, раскинувшей на столе грудь. В её зрачках отражалось помаргивание огня, рождалось что-то трепетное, манящее. Усилием воли я отводил глаза, а когда ненароком вновь кидал взор в ту сторону, то вновь встречал плоскую, потемневшую от времени, покрытую масляными красками плоскость.

Должен заметить, что оболочка-жилище была организована идеально. Даже слишком… Всякие повреждения, недоделки, неисправности устранялись сами собой. Я специально оставлял недокрученным водопроводный кран — спустя несколько минут он доворачивался самостоятельно. Стоило отойти от окна, оно гасло. Стулья, разбросанные по комнате, сами собой, семеня ножками, неизменно занимали то положение, какое было закреплено у них в памяти. Дверцы встроенных шкафов неизменно закрывались, также задвигались ящики письменного стола. С точки зрения мебели и кухонной утвари я представлял некую флуктуацию, без конца нарушающую раз и навсегда установленный порядок. Зрелище было жуткое — я с содроганьем вспоминаю, как боролся со своею постелью. Сколько бы я ни пытался заправить её по-своему, спустя некоторое время по простыням, одеялу, заправленному в пододеяльник, покрывалу, свежайшей чистоты наволочкам пробегала дрожь. Постельные принадлежности словно оживали, по ним пробегали волны, они шевелились. Грудь колесом вздымались подушки, совершенной плоскостью растягивалось покрывало, под ним с той же тщательностью укладывались одеяло и простыни. Линии и углы спрямлялись, комки подушек раздувались пузырями. Впечатление было такое, будто в мою кровать разом проникло полтыщи тараканов или механических клопов, совершающих свою обычную гигиеническую работу. Каково мне было ложиться в постель, в недрах которой обитало такое количество незримых насекомых!

По ночам я не мог заснуть. Лежал и слушал тишину… За окном шумел летний частый дождь… Я впадал в отчаяние — уже октябрь, зима на дворе, снег навалил, а меня потчуют стуком капель по траве, по крыше, по дорожкам в саду. И на вторую ночь все тот же шум дождя. И на третью… Я лежал и смотрел в потолок. Тогда-то меня стали посещать неясные образы. Что это было — не могу сказать. Не могу определить, во что я тыкался ясновидящим взглядом. Иногда проникал во внутрь — тогда мерещилось что-то волнующее, древнее, геологическое. Было оно переливчато-цветастое, тихий бред, взвесь радужных пятен, среди которых являлись странные ящероподобные лики, бугристая, бородавчатая кожа, зубчатые гребни вдоль спин, пятипалые руки, причем, первые пальцы превратились в толстые, заостренные шипы. Следом являлись другие звероподобные монстры… Сначала я ставил мысленный экран, и набег видений прекращался, потом вновь снимал защиту и вновь погружался в чьи-то сновидения.

В чьи-то?

Ясно, в чьи! Теперь я спокойней начал относиться к тревожащим душу набегам, однако уловить пусть даже и бредовый смысл видений мне не было дано. Но почему? Я постоянно задавался этим вопросом. Неужели за шесть с половиной миллионов лет ил хотя бы за это последнее миллионолетие фламатер нисколько не очеловечился? Ведь он хранил в памяти — значит, и в душе гигантский объем сведений о расе homo sapiens, и плоть его во многом состояла из рожденных на Земле материалов. Неужели фламу, если даже в его теле и не было примет привычной для нас цивилизации технического типа, не приходилось заменять пробитые люки, сгнившие или изъеденные мышами кабели, какие-то другие немыслимые для нас детали? Вещество, рожденное нашей планетой, в любом случае проникало в его плоть. Это важно — выходит, в какой-то мере мы были одной крови. Более того, по мнению Змея Огненного Волка — в этом его поддерживала Каллиопа — каждая молекула в какой-то мере пропитана разумом, обладает эмоциональным рядом. Каждый атом хранил в себе — и сознавал! — историю своей жизни, даже момент рождения. Материальное было насквозь пропитано духовным, только надо суметь разглядеть его, научиться вести беседу с каждой частицей, каждой клеточкой, молекулярной цепочкой. С каждым предметом, из которых состояла вернослужащая мебель в моем жилом отсеке. Я часто спорил с Каллиопой на эту тему, верил ей и не верил. Естественнонаучный взгляд на подобные домыслы сводил их к бреду, нарочитому оригинальничанью или спекуляции. Но чем натурфилософский взгляд на бегающие мимо меня стулья мог мне помочь? Я не отвергал логику, принципы Бекона, однако с точки зрения последовательного естествоиспытателя душа понятие несуществующее. Ее наличие ничем не доказано, но стоит исключить эту эфемерную субстанцию из человеческой культуры, что останется? То-то и оно, что ни-че-го!

Последние контрольные испытания ковчега были закончены в середине ноября. По мнению синклита я в достаточной мере овладел искусством управления скафандром, слился с оболочкой, нашел с ней общий язык. Капитан сообщил, что, к их удивлению, я на пару недель опередил график, так что заслужил право на заслуженный отдых. Им понятно мое стремление навестить раненого друга, тем более, что до поправки ещё далеко.