Пол Кемп - Царство Тени

Здания вокруг него были осевшими, они потекли по бокам, как будто их камни и кирпичи расплавились, как свечной воск, скругляя углы, вытягивая формы. Будто пьяные, дома клонились к центру города, к дыре в мире.

Город усеяли тысячи трупов, лежали в дверях, на балконах, кожа бледная и влажная, искажённые рты распахнуты в предсмертном крике. Ветер трепал лохмотья их одежд, как знамёна победы Шар.

По мере того, как он приближался к цели, искажённость мира возрастала. В конце концов, отличить расплавленную плоть от расплавленного камня стало просто невозможно. Части тел торчали из покосившихся камней и кирпичей. Туловища, головы и конечности обвиняющими перстами указывали в чёрное небо, тела, пойманные в обломках рушащейся реальности, насекомые, застывшие в каплях янтаря. Он не отводил свой взгляд от этого ужаса. Он впитывал его, пытался осознать, и тени вокруг него бурлили.

— Ваше отчаяние — сладкий нектар для госпожи, — сказал он мертвецам.

Ривален чувствовал как реальность, нереальность, хватается за него, пытаясь сначала размягчить принца, а потом и полностью растворить. Лишь божественная сила помогала ему поддерживать физическую и ментальную целостность. Он чувствовал отстранённость, как будто наблюдает за самим собой во сне.

Улица впереди заканчивалась вымощенной камнем площадью, окружённой низкой каменной стеной. На пьедестале у стены стояла бронзовая статуя: воин с мечом и щитом. Черты лица статуи растворились, оплыли, как будто слёзы расплавили его.

Ривален прошёл мимо статуи на площадь. Шпиль Кессона Рела висел над городом, питая разлом между мирами, похожий на рану в небе. Ривален вытянул руку, и теневое щупальце протянулось из его ладони к шпилю, обернулось вокруг раз, другой, третий. Ривален позволил силе потечь в щупальце, и башня Кессона рассыпалась, обрушилась на землю крупными обломками, монументами его поражению. Затем принц произнёс куплет силы и закрыл разлом. Со временем Буря Теней отступит. Лишь Ордулин останется в её тени. Сембия восстановится, по большей части, и ей будут править Шадовар.

Ривален проложил себе путь через обломки и там, в центре руин Кессона Рела, он узрел победу Шар.

Диск пустоты, размером примерно с щит, парил на уровне глаз. Диск не двигался, но границы между ним и окружающим пространством были размыты. Реальность, казалось, прогибается под его весом, как будто мир вытекает в сливное отверстие.

Царила неподвижность. Ривален благоговейно, смиренно смотрел на диск.

Ветер сдул в дыру ленточку тени, и тень исчезла. Её не поглотили, знал Ривален. Её не уничтожили, но полностью стёрли, как и всё, что попадало в дыру, в точности, как на Эфирасе.

Ривален вытянул руку, едва не касаясь дыры кончиками пальцев, его тело стало мостом между миром и ничто. Он посмотрел в дыру, как в линзу, и увидел там конец любого времени и любого пространства. Он смотрел на конец света, на развоплощение вселенной. Из внутреннего кармана он достал чёрную монету, которую нашёл в руинах Эфираса. Она была холодной в его ладони, мёртвой.

Впервые он понял, по-настоящему понял природу своей богини, её целей и её нужд.

Она прекратит всё сущее. Он будет её инструментом. Он убил свою мать, потерял брата, отца, всю свою семью, принёс в жертву свою душу, обменял свою человечность на веру, и всё это — ради ничто. Он сжал монету в ладони, глядя на дыру в мире, и заплакал.

Тамалон, получивший вести о возвращении Ривалена в Селгонт, ожидал принца в комнате с картами в своём дворце. Его взгляд снова и снова возвращался к шахматным фигурам, которые он расставил на карте Сембии, к чёрной линии вооружённых мечами пешек, обозначающих границу Бури Теней.

Он не знал, получилось ли у принца остановить Кессона Рела. Не знал он и о судьбе господина Кейла и саэрбцев.

От нетерпения Тамалон не мог усидеть на месте. Он начал расхаживать по комнате, выпил чашу вина, снова принялся расхаживать по комнате, выпил ещё одну чашу, а принц всё не появлялся.

Сияющие сферы в помещении заставляли шахматные фигуры отбрасывать на карту тени. Пешки раскрасили своими тенями всю Сембию. Тамалон прекратил шагать, посмотрел на них, вообразил, что может ступать сквозь мрак, перемещаться между мирами, жить вечно.

Он хотел получить то, что ему обещали, и хотел этого отчаянно. Сначала главное, сказал Ривален, и Тамалон понимал это, но время настало. Тамалон позвонил в колокольчик, вызывая управляющего.

В дверях возникло худое тело и редкая шевелюра Триистина. Его жилет и рубаха, как всегда, казались свежевыглаженными.

— Хулорн?

— Вы посылали за принцем Риваленом?

— Двух гонцов, милорд. Его нет в его покоях.

Тамалон посмотрел на карту, на тени, и его кулаки сжались.

— Приготовьте карету.

— Да, милорд.

Тамалон не стал тратить время и проверять покои Ривалена. Вместо этого он приказал кучеру направляться к Храмовой улице. Сгорбленный возничий утвердительно хмыкнул и натянул поводья.

Карета прогрохотала по селгонтской мостовой. Тамалон смотрел на людные улицы, на бойкую торговлю, на отсутствие очередей за едой, и гордился всем этим. Его город был хорошо защищён и накормлен, перенёс войну и голод и стал сильнее. То же самое будет и с Сембией под его правлением.

Народ узнавал его лакированную карету, и по пути Тамалон отвечал на салюты и приветственные взмахи. Он был хулорном, а народ любил своего хулорна.

Пешие отряды скипетров патрулировали улицы. Каждый отряд был усилен двумя или тремя солдатами-шадовар, украшенные доспехи которых казались странным анахронизмом даже на шумных, космополитичных улицах Селгонта. Тамалон вдруг осознал, что воспринимает присутствие шадовар как должное. И народ тоже к этому привык. Он подумал, что никто не обратит особого внимания, когда в небе над городом снова появится Саккорс.

Кучер прикрикнул на лошадей, и карета свернула на Храмовую улицу. Тамалон выглянул из окна.

По тротуарам шагали немногочисленные прихожане. Других карет на улице не было. Стук колёс потревожил скворцов, облепивших статуи и фонтаны. Стайка птиц вспорхнула в небо, когда карета приблизилась, и Тамалон подался обратно внутрь, чтобы избежать дождя из птичьего помёта. Беззащитный возничий выругался, проклиная птиц, запачкавших его жилет.

Двигаясь вниз по улице, один за другим они миновали тёмные, заброшенные храмы, каменые трупы мёртвых верований. Лестницы и залы, когда-то полные прихожанами, теперь стояли безлюдными и пустыми, как поражённые засухой поля Сембии.

Скоро Тамалон запретит все церкви, кроме веры Шар. Любые ценности из покинутых храмов будут конфискованы и пополнят городскую казну. Он прикажет разобрать храмы и использовать их камень для ремонта оставшихся после войны повреждений — подходящее использование для храмов предателей.