Антон Ермаков - Авалон:Хроники бессмертных

— Слушай, я, кажется, не позволяла тебе разговаривать со мной в таком тоне? — Маша приподняла левую бровь; такой разговор уже начинал её раздражать.

— Ребята, давайте не будем… — попыталась вмешаться Настасья.

— Так, ты — замолчи! — мгновенно оборвал её Евген, а потом сказал Малиновской гневно: — Меня не интересует твоё мнение в этом вопросе, ясно? Уж если мне и нужен будет чей-то совет, то ты — последний человек, к которому я обращусь! Наслушалась от Сильфиды всякой дряни, и теперь ведешь себя точно так же. Марионетка!

— Боже, хорошо хоть Антон этого ужаса не слышит, — тихо произнесла Малиновская, поднося руку к своему виску. — Хотя, может он-то как раз и заткнул бы тебе рот!

Почему-то именно этот, последний аргумент, привел Евгена в исступленное бешенство. Вскочив с лавки и указывая пальцем прочь, он заорал:

— Убирайся отсюда! Я сказал, пошла вон!

— Меня сейчас просто тошнит от тебя, — сказала Малиновская с презрением.

Она неторопливо встала, без тени смущения, гордо, собрала все свои пакеты с лавочки и взглянула на Настасью — та выглядела испуганной и потрясенной одновременно, переводя взгляд с неё на Евгена и обратно.

— Тебя ожидает чудесная поездка в Питер, дорогая, — сказала Маша подруге. — Уверена, каждая мечтала бы отправиться в путешествие с таким парнем. Я прямо завидую, — потом она развернулась и пошла прочь, в сторону подъезда.

Стоял погожий, теплый московский день. Сквозь приоткрытую раму пробивалось ласковое тепло, и солнечные зайчики беззаботно играли друг с другом в догонялки на персиковых стенах квартиры на пятом этаже. Малиновская, пооборвав лишние листки в календаре, с удивлением обнаружила, что на дворе уже восемнадцатое августа. То есть с того момента, как она сотворила свою первую ромашку, прошел почти месяц. Ну надо же — как быстро летит время! Это значит, что веселое, прекрасное лето понемногу подходило к концу, и вовсе не хотелось видеть впереди хмурую, дождливую осень с ветрами и непогодой. Ещё меньше, естественно, хотелось в институт.

Походы в Нифльхейм, или, как она их называла, «другие занятия», с каждым разом становились все интереснее и интереснее, и перспектива делать в них перерыв, пусть и такой необходимый — ради учебы в университете, конечно не радовала. За прошедший месяц она научилась очень многому, и, кроме всего прочего, понимала теперь язык птиц — это была её отдельная гордость, но все равно, не смотря ни на что, хотелось знать и уметь в миллион раз больше, чем ей удавалось сейчас. Маша чувствовала, что, пытаясь постичь самую суть зеленой магии, у неё действительно это получается, а, как известно, успехи всегда подталкивают людей к новым свершениям. Здесь же, в настоящем мире, впереди её ожидал второй курс, а значит ещё больше проблем и ещё меньше свободного времени. Маша даже слегка завидовала Антону и Евгену — они в этом учебном году должны были уже окончить институт.

Отношения с Евгеном с того самого момента, как произошел нелицеприятный разговор, не сказать чтобы особенно улучшились, хотя Мария и услышала в свой адрес некое подобие извинений. Как она не без оснований подозревала, прозвучали эти самые извинения лишь только потому, что Настасья ежедневно выедала Жене на эту тему мозг, пока в итоге не добилась желаемого результата. Наверное, Настя тоже понимала, что все это прозвучало из его уст не совсем искренне, но, чувствуя невыносимой ситуацию, когда её парень и лучшая подруга внезапно превратились во врагов, решила, что худой мир все-таки лучше доброй ссоры. Маша теперь вообще не приставала к Евгену хоть с какими-то вопросами, сведя общение до минимума, и не лезла в любые ситуации, связанные с ним. Ещё меньше её прельщал возможный расклад быть обвиненной во «влезании в отношения», потому что при любом неблагоприятном исходе событий виноватой, скорее всего, оказалась бы она, а Маше этого-то как раз и хотелось меньше всего.

Малиновская никому не стала рассказывать о прошедшей перепалке, но из-за того, что она частенько об этом думала, Антон всё-таки сумел прочитать её мысли, выудив из сознания крупицы воспоминаний, и в итоге вынудил её рассказать эту историю целиком. Она специально попросила Антона о том, чтобы он больше никого не посвящал в подробности этой внезапной свары, и тот, похоже, свое слово сдержал: по крайней мере, Маша ни разу не слышала никаких шушуканий остальных друзей по этому поводу.

Самого Антона, разумеется, ещё более насторожило такое поведение Евгения, и, как догадывалась Малиновская, он только окончательно утвердился в своих подозрениях насчет того, что с Евгена необходимо не спускать глаз. Однако досконально разбирать эту тему молодой человек отказывался. Возможно, у Антона имелись на это свои причины — не зря же он чаще остальных беседовал с Флавиусом и Сильфидой, а также постоянно сидел в Библиотеке Нифльхейма. Малиновская с удовольствием бы об этом всём порассуждала, но, не смотря ни на что, после всего произошедшего, считала Евгена всего-навсего обычным хамом, не видя в этом чего-либо большего. Хотя, надо признать, обычно теплое отношение, присутствовавшее в их беседах с Женькой, исчезло без следа, а поддержание некоей демонстрационной вежливости происходило лишь потому, что у них имелся общий центр притяжения — Настасья, которая в последнее время все чаще разрывалась между своим парнем и своей лучшей подругой. Первое время Настя тоже дулась на Машку — в основном, из-за её финального подкола, — но эта несущественная ерунда была быстро урегулирована за пару совместных посиделок с чаем. Антон же, бывший ей, наверное, самым близким человеком после Настасьи, и вовсе в последнее время оказывался молчалив и задумчив, а уж о чем он догадывался и о чем тревожился — никогда было не понять.

Такие размышления о прошлом и грядущем в итоге привели Малиновскую на кухню, где она, поняв, что сильно проголодалась, ловко орудовала половником, наливая себе в расписную тарелку горячий, только что приготовленный суп с фасолью. Он казался невероятно вкусным ещё и потому, что сегодня ранним утром его приготовила мама, в кои-то веки пришедшая с работы более-менее не утомленной, и даже в хорошем расположении духа. Не так уж и часто Машке выпадала радость есть только что приготовленное «горяченькое» — обычно приходилось разогревать оставленное мамой «на будущее» — так что в этот раз она готова была, кажется, слопать целую кастрюлю замечательного супа.

Сытый желудок настраивал на размышления более позитивные: два дня назад она вернулась с дачи (не своей, ведь свою они продали, а соседской), где отдыхала целую неделю вместе с родителями одной хорошей маминой подруги и их дочкой — Катей. Катя была девушкой по большей части молчаливой, поэтому Малиновской, в основном, приходилось развлекать себя самой, что она, в общем, и делала — то рассказывала внимательно слушающей Кате разные забавные истории, то самозабвенно копалась на дачном огороде, пытаясь привести его в идеальное состояние — как у её любимых дварфов.