Ирина Котова - Королевская кровь-4

— Зачем, Люджина?

— Потому что, Игорь Иванович, — произнесла она строго и бесстрашно, словно недоумевая, что он не понимает таких простых вещей, — гораздо больше, чем ваша любовь, мне нужна ваша жизнь.

На утреннее построение они вышли вовремя. В их сторону никто не косился, хотя лица у всех были невыспавшиеся, каменные и немного злые, и ноздри раздувались — берманы принюхивались помимо воли и тихо, утробно ворчали. И когда Ирьял Леверхофт сорвался в пробежку по промерзшему, покрытому разводами инея плацу, и сводный берманско-гвардейский отряд понесся за ним, к бегущему Стрелковскому присоединился полковник Свенсен.

— Переезжай-ка ты в замок, Игорь, — сказал он с едва уловимым предостережением, — не надо дразнить ребят. Ночь никто не спал, я сам чуть к жене не сорвался. Да и всех семейных, как жены подъедут, поселим на первом этаже напротив казарм. У меня тут больше половины неженатых, а вы еще вчера гормонов добавили. Как бы отбивать к тебе не полезли, хоть ты и чужак. У нас пока женщина не замужем, можно за нее биться.

— Пусть попробуют, — ровно отозвался Стрелковский. — Перееду, полковник.

Свенсен некоторое время молча бежал рядом с ним.

— Иногда я думаю, — проговорил он, — что между нашими народами не так много разницы, как нам кажется. Мы верим в одних богов, любим одних женщин, уважаем силу и верны чести.

— Зависит от человека, Хиль.

— Или от бермана, — задумчиво сказал Свенсен, вспоминая, видимо, тех, кто собирался сейчас предать своего короля. — Я пойду к королеве в девять утра. Поприсутствуешь?

— Да, Хиль. Обязательно.

Полковник Свенсен после пробежки связался со старшим группы охраны, которую отправил к своему дому в пригороде Ренсинфорса сразу, как пришла информация о состоявшемся в замке Ольрена Ровента собрании глав кланов. Для организации сопротивления отступникам требовалось время, и маловероятно, чтобы Тарье что-то угрожало, но он едва заставил себя отказаться от идеи разбудить ее посреди ночи и немедленно перенести к себе, в безопасность, Зеркалом.

Второй месяц беременности у нее протекал тяжело, с утренним токсикозом, а после того как они однажды воспользовались порталом, чтобы попасть к врачу, ее рвало так, что он зарекся водить ее через Зеркала до тех пор, пока не родит.

— А что вы хотите — сказала врач, — беременность первая и поздняя, организм привыкает к новому состоянию, а пространственный переход — существенная нагрузка на вестибулярный аппарат. Но жена ваша крепкая и здоровая, опасаться нечего, к четвертому месяцу все должно наладиться.

— Я все же попрошу вас вести ежедневное наблюдение, — резко ответил Свенсен, — я хорошо заплачу, только приезжайте к нам каждый день. Тарья, — супруга смотрела на него с легким удивлением, — тебя ведь не утомят посещения врача?

Женщины обменялись понимающими насмешливыми улыбками. Он видел эти улыбки и сам где-то в душе смеялся над собой — но решения своего не изменил.

Старший группы ответил, что госпожа Свенсен еще спит и что по периметру все спокойно. И что как только проснется — тут же, не сомневайтесь, господин полковник, со всем удобством доставим леди к вам.

Последнюю неделю Свенсен возвращался домой поздно, дожидаясь результатов поисков шамана и докладывая о них королеве, и Тарья, чуть пополневшая за прошедшее время, обычно тихая и взирающая на него с легкой снисходительностью — все же дочь линдмора, потомственная баронесса, вдруг стала теплее и нежнее. И обнимала его по возвращении, послушно подставляя губы для поцелуя, и слушала о том, что происходит в замке, и кормила, и спать укладывала, и сама ложилась рядом.

Он до сих пор не мог сказать, любит ли она его. Но супругой ему она стала настоящей, и в первый же день, когда он ввел ее хозяйкой в свой дом, разделила с ним супружескую спальню. Пусть страстной он видел ее только на исходе полнолуния — в остальное время она была тихой и податливой, но его любви и жара хватало на двоих.

Когда почти три недели назад он очнулся в источнике Белой обители, ему показалось, что он бредит. Но женщина рядом была реальной, и боль в теле ощутимой. И затягивающиеся раны на руках щипало, и в голове шумело. Но, главное — Тарья, его Тарья лежала у него на груди, а вокруг стелился пар и маленькая богиня, то возникающая, то пропадающая в этом плотном мареве, смотрела на него ласково и чуть насмешливо.

— Я виновата перед тобой и перед Богиней, — сказала женщина тихо, не пытаясь вырваться из его объятий. Чуть пошевелилась — заколыхалась вода, заплескалась, и горячий туман над источником пошел волнами, а Свенсен все поверить не мог, что вот она, рядом. — Я беременна. Соврала тебе… прости. Я буду тебе женой, Хиль.

— Но почему? — не мог не спросить полковник.

— Мне было страшно, — так же тихо призналась она.

— Меня боишься? — такое удивление прозвучало в его голосе, что она усмехнулась мягко, неуверенно покачала головой.

— Тебя — нет, Хиль. Уходить отсюда. Здесь все просто и спокойно. И совсем нет боли. И не будет во мне вины, что я предала память мужа.

Как он мог не простить ее? Он ночь не спал — уходящее полнолуние тревожило его, заставляло задерживать дыхание и глухо ворчать, но он сдерживался от оборота и цепко следил за женщиной, которую уже не отпустит. А утром, когда она проснулась, чуть ли не рычал от нетерпения — и одновременно трепетал от тревоги в ее взгляде, пока они завтракали. Не дав собраться, спеша, чтобы не надумала себе еще чего, вывел во двор обители — легко одетую, с непокрытой головой — и потянул к Воротам. А если не откроются, не выпустят?

Во дворе им встретилась матушка-настоятельница. Окинула бермана насмешливым взглядом:

— Куда бежишь, ненормальный? Тебе еще неделю лежать, восстанавливаться.

— Я здоров! — рявкнул он. И тут же устыдился. Взял себя в руки, как полагается, поклонился статуе Синей Богини, поцеловал настоятельнице руки. Пообещал привезти и богатый выкуп за свою невесту, и дары божественной покровительнице монастыря.

— Говорила же, бешеный, — с теплотой сказала матушка и обняла и его, и уходящую из общего дома сестру. — Слушай, мужчина: лучший дар Богине — твоя любовь. Самый драгоценный. Иди. Благословляю вас.

Ворота открылись. И в промерзшей машине он надел на руку невесте обручальную пару, накинул на плечи шубу, поцеловал. Сел за руль и погнал до ближайшего храма так быстро, как только мог — вдруг передумает? Но Тарья куталась в шубу, молчала и смотрела на проносящийся мимо мир удивленными золотыми глазами, словно вспоминая все, что находилось за пределами монастыря.

Чтобы разбить тревожную, неуверенную тишину, Хиль начал говорить. Рассказывал ей о доме. Уверял, что ей там будет хорошо. Обещал, что сделает все, что она захочет. Вспоминал, как жил все это время. Как искал ее, Тарью. И когда слова уже кончились и в салоне опять установилась неловкая тишина, женщина, видимо, сжалилась над ним и тоже заговорила. Про жизнь в обители. Про то, как монастырь принес в ее душу покой, избавил от боли, притушил тоску по ушедшему мужу. И про то, что ему, Хилю, не надо бояться — больше она от слов своих не откажется.