Максим Сиряченко - Чумные

— Не нужна мне защита. — Сказала Ванесса мраморному саду. — Я сама сильная.

Слова прозвучали в темноте ночного сада на удивление тихо. Свой собственный голос показался девушке слабым и неубедительным. Ванесса почувствовала, что заплачет, если не произойдет что-то, что задавит в ней горечь. Потом что сама Ванесса ту горечь давить больше не могла, каждую минуту она перехватывала девушке дыхание, грозя задушить. И все-таки девушка старалась держать себя в руках, быть спокойной хотя бы внешне, доказывая себе, что она сильнее кошмарных перемен в ее жизни. Получалось плохо.

«Ну, здесь ты не будешь сидеть вечно, верно? Ты ведь не Бессмертная. Придется либо согласиться с волей отца, либо… Либо что?»

Только теперь Ванесса подумала о втором варианте. Что будет, если она этого не сделает? Ничего не будет. Совсем ничего. Она окажется на улице, без денег, без книг, без своих препаратов и алхимических машин, будет спать в грязи и просить милостыню у тех, кто вчера глядел на нее со страхом и уважением. Нет, не просить, воровать.

От такой перспективы на глаза ей навернулись слезы, горькие и злые. Но она понемногу все же брала над собой верх. К травнице постепенно возвращалась милая ей сущность рассудочной Ванессы, чувства которой никогда не связывали ее острый ум мнимыми правилами, наоборот, составляли с разумом единое целое, направляя его силы в нужное русло. Сущность, которая куда-то делась после смерти отца, оставив ее одинокой и беспомощной. И эта рассудочная сущность, чувства которой порой как будто диктовались разумом, не скупилась на резкие слова.

«Может, хватит уже плакать и жалеть себя!?» — Прикрикнула она на себя. — «Решай проблему, придумай уже что-нибудь!»

А может, ей вернуться домой?

— Ну уж нет. Назад я точно не вернусь. Пусть этот дом сгорает дотла. Вместе с памятью, вместе с кроватью, на которой он умер… Вместе с…

Книгами, которые были ей так дороги. И той, которую она писала сама.

— Черт. — Шепнула она темноте. Как будто действительно называла кого-то рогатого, затаившегося в темноте и сейчас наблюдавшего за ней.

«Так, значит, к Филиппу? Но я не хочу, чтобы он подменил мне отца! Видеть не хочу его заботу. Не хочу быть сироткой, которой больше некуда идти, у которой больше ничего не осталось, кроме гордости. Которой от безысходности приходится соглашаться на милость незнакомых людей».

А кто ты иначе?

Эта мысль возникла в ее голове спонтанно, и тут же за ней пришла вспышка гнева. Ванесса сжала кулаки так, что чуть не проткнула ногтями кожу на ладонях, губы плотно сомкнулись, еле заметно задрожали. Потом она крепко зажмурилась и уткнулась лицом в подобранные колени, чувствуя, как ткань, касавшаяся век, становится мокрой. Пришло осознание того, что это правда, и правда эта только подтвердилась ее собственным гневом. Доказательство того, что так оно и есть. Она — сирота, которой больше некуда идти, и у которой ничего нет, кроме гордости. Конечно, у нее остался дом ее отца, но она туда не вернется. Ни за что не вернется после того, что там произошло. Днем Ванесса проснулась и покинула свой дом со страхом, быстрее ветра убегая от еще живого видения. Рот, наполненный кровью, как кубок — вином, стеклянные глаза отца, рука Филиппа в перчатке, медленно отпускающая разрыв вены на шее.

Нет, ни за что и никогда. И на родину тоже, по той же самой причине.

А Нил?

«Нет. Ты представляешь, на что это похоже? У тебя только что умер отец, и ты тут же признаешься ему в любви, живешь с ним». — Но эта была не главная причина. Чуть собравшись, понимая, что она должна сказать это хотя бы самой себе, она подумала четко и ясно. — «Сейчас у меня не хватит сил, чтобы признаться в этом. Слишком многое произошло, слишком быстро все вокруг стало горьким и грустным. Мне сейчас не до любовных признаний. Они ведь выйдут такими же горькими, как и все вокруг. Не до Нила мне сейчас, если подумать, мне не до кого дела нет, кроме себя… Особенно сейчас».

Где-то вдалеке раздался шорох. Ванесса повернула голову резко, так что ее волосы, увлекаемые движением, пролетели по воздуху. Нужно собрать в хвост, подумала она, иначе могут завестись блохи или вши. Может, крестьяне спокойно относятся к сотням кровососущих насекомых в их волосах, но она — нет.

— Может, птица. Или какой мелкий ночной хищник. — Ответила шепотом Ванесса на свой же вопрос, кто там шуршал в зарослях. Описание «мелкий ночной хищник» напомнило ей ежика. Она невольно улыбнулась сквозь слезы, вспомнив, как пыталась ловить ежиков, чтобы принести одного домой и оставить в качестве домашнего любимца. И как отец отчитывал ее с улыбкой во взгляде. Странно, но воспоминания об отце больше не причиняли ей сильной боли, осталась только слабая. И грусть. Грусть была очень сильной, казалось, это она болезненно стучала у нее в груди вместо сердца, заставляла кровь замирать между ударами, делала жизнь почти невыносимой.

Раздался громкий сухой треск. Как будто кто-то наступил на камень, а тот раскололся под сапогом. Звук донесся со стороны правой лестницы.

Тут Ванессе уже стало не по себе. Найти это место точно не мог никто из людей, никто из крестьян никогда не заходил за храм. Они ведь считали, что святость храма удерживает всю окрестную нечисть как крепостные стены, и за храмом ее целые полчища. Никто из крестьян не пойдет по тропе, даже если найдет ее. Вдруг это кто-то из той самой нечисти? Эта мысль, которая вызвала бы у спокойной Ванессы только смех, не казалась испуганной Ванессе такой уж нереальной. Даже очень реальной. Настолько, что на лестнице уже можно было различить отдельные шаги.

Прежде чем Ванесса успела подумать про окружавшую храм нечисть, прежних жителей сада и всех Бессмертных, из темноты показалась фигура. Черная, бесформенная, медленно плывущая в ночи, подобно тени. Существо уже стояло на последней ступени лестницы, лишенное определенных очертаний тела, сгорбленное, глядящее прямо на нее. Она видела белое, лишенное рта и носа лицо существа с двумя абсолютно круглыми, горящими диким огнем глазами. Испугаться она не успела. Разве что совсем чуть-чуть.

— Ванесса! — Раздался знакомый голос.

— Ф-филипп?

— Как видите. — Ответила фигура сердитым тоном. Кажется сердитым. В нем было куда больше облегчения, чем злости.

— Что вы здесь делаете?

Фигура вышла из тени деревьев, укрывавших лестницу, на светлый мрамор, под лучи месяца. Только тогда Ванесса полностью убедилась в том, что перед ней лекарь. А для Филиппа, видимо, темнота вовсе не была серьезным неудобством.

— Я вас ищу, вот что я делаю! И это я у вас должен спрашивать, что вы тут делаете. В совершенно разрушенном месте, древнем, как кости мира, сидите на подозрительном балконе, на бортике, на краю пятиметровой пропасти. Слезайте немедленно!