Константин Жемер - Тибетский лабиринт (новая версия)

Не помня себя от ярости, Крыжановский выхватывает пистолет и открывает стрельбу. Тщетно – ни одна из восьми пуль даже не задевает Лили. Страшно крича, он срывается с места, но сразу понимает, что уже не успеть… Стилет занесён для последнего удара, но что это, откуда не возьмись, появляется белая молния и, ударив в английскую шпионку, сбивает её с ног. Верный Сахарок оказался эффективнее пуль. С визгом и рычанием белый кобель и рыжая сука скатываются по склону, а Ева, живая и невредимая, стоит на коленях, хватая ртом воздух – похоже, ещё не скоро прижёт в себя после схватки. Облегчённо вздохнув, Герман идёт к ней, но на пути вырастает Эрнст Шеффер.

– Предмет в обмен на женщину – таков, помнится, был уговор!

Герман без сожалений расстаётся с рюкзаком, но добраться до Евы не суждено – путь снова преграждают: гауптшарфюрер Сигрид Унгефух направил на Германа пистолет и тоненько хихикнул.

– Кажется, вы выпустили все пули, профессор? Заметьте, лавина так и не сошла, хотя все заходило ходуном. Дуракам везет.

– С дороги! – мрачно потребовал Крыжановский.

– Увы, ваша дорога кончается здесь. На этот счёт мне даны совершенно определённые инструкции.

Удар был подлым! Уклониться не вышло – кулак Унгефуха впечатался ровно под ребра – профессор согнулся пополам и ничего не смог поделать, когда небо и земля, обнявшись, завертелись вокруг. Скатившись на дно пропасти, он упал в глубокий снег. Здесь тоже лежали убитые, в одном из них Герман тотчас признал своего калькуттского знакомца – мистера Голда, чьи широко распахнутые глаза смотрели издевательски приветливо.

Герман поднял голову и увидел на краю обрыва Унгефуха, который целился в него из пистолета.

– Что вы делаете! Вспомните, ведь я спас вам жизнь, когда отбросил гранату?! – крикнул профессор.

– Вы как-то позволили себе сомневаться, в моей нордической выдержке? Так вот, истинному арийцу чувство благодарности чуждо так же, как и гнев, – со смехом ответил эсесовец, продолжая целиться.

Рефлекторно Герман прикрылся телом Голда. Унгефуха это рассмешило ещё больше, он направил ствол вверх и принялся палить в воздух. Горы ответили грозным эхом. Выпустив всю обойму, Унгефух крикнул:

– Быстрее, обрштурмфюрер, сейчас здесь будет лавина. Берите женщину, а русского, после того как станет не нужен, доктор Гильшер приказал устранить.

– Знаю! – едва слышно донёсся сквозь приближающийся гул ответ Шеффера.

Лавина, накрывшая Германа, показалась ему точь-в-точь такого же цвета, как верный Сахарок, спасший милую Еву от рыжей суки.

24 июня 1939 года. Тибет.

Как же замечательно, когда не нужно дышать! Уходит боль, уходит страх! Дух, более не скованный никчемной плотью, взмывает ввысь, прямо к свету! И парит в небесах, земным стихиям неподвластный. Внизу проплывают Гималаи – ослепительно белые, искрящиеся хребты и пики, но тут нечего задерживаться, надо лететь дальше – туда, где брошенная московская мансарда, где покрытые пылью корешки книг, и ещё дальше – где среди питерских улочек прошло детство. Вот она, маленькая квартирка приходского священника: теперь там проживают сразу две семьи – множество совершенно незнакомых людей. И как только втиснулись? А вон и церквушка отцова прихода – теперь на ней ни крестов, ни колоколов, зато есть вывеска, на которой большими буквами написано: «СТОЛОВАЯ» и буквами поменьше: «Кировский райпотребсоюз».

Да, мало осталось от прошлого, невероятно мало: какие-то обрывки фраз и трогательных воспоминаний... Поди ж ты, первая детская мысль о боге в памяти всплыла! Откуда она пришла, эта пустяковина, ведь ни разу в жизни не вспоминалась?! Сколько ему было тогда? Года четыре, не больше. Однажды мать не дала отчего-то шоколадного зайца. Нельзя, говорит, боженька не велит кушать шоколад во время поста. Вот он и подумал: что же это за боженька такой несправедливый, если ребёнку не даёт есть зайца, зато взрослым вино пить – всегда пожалуйста, да сколько душа пожелает?! Когда он с обидой в голосе спросил об этом, как же они все смеялись над его первым в жизни размышлением на духовные темы! Но ещё больше смеялись в другой раз, когда он, сидя на горшке, предался уже не возвышенным, а плотским размышлениям и глубокомысленно изрёк: мама, почему, когда я начинаю думать о красивых девочках, моя писька делается такая большая-пребольшая, что в горшке не помещается?» Взрослые в это время играли в лото. Услыхав же вопрос…, в общем, игра в тот вечер больше не возобновлялась – говорили только о нём и о его словах.

Два совершенно позабытых воспоминания, но именно с них начиналась осмысленная жизнь учёного и разведчика Германа Ивановича Крыжановского. Ими же и заканчивалась. Почему так? Да потому, что в тридцатипятилетнем промежутке так и не нашлось исчерпывающих ответов на те два детских вопроса – ни с богом не пришёл в согласие, ни с противоположным полом. А ведь уже начало приходить понимание духовных истин, да и любовь только-только проснулась… Поздно, истина с любовью так и остались несбыточными мечтами, ничего не осталось в этом мире. Ничего! А раз так, то и жалеть не о чем – это ведь так замечательно, когда можно не дышать…

Но прежде, чем лопается струна, связующая с навек покидаемым миром, чья-то сердитая и непреклонная воля останавливает рвущуюся вверх мятежную душу:

– Куда собрался, вредитель?! Столько бед натворил, и теперь наутёк?! Да уж, мельчает человеческая порода! С каждым поколением кровь в жилах всё жиже и жиже делается! Максимушку ядром в грудь приложило – и ничего, выдюжил, а этого снежком припорошило, и он уже сдаётся. А ну, дыши, гад! Дыши, кому говорю!!!

Голос в голове жжёт адским огнём. Жжёт так, что плавится лёд, сковавший члены. И нет сил ослушаться – приходится повиноваться… Он делает вдох, и лёгкие натыкаются на острые концы изломанных рёбер, придавленных сверху холодной снежной махиной. Но голос жжёт сильнее боли и принуждает сделать ещё один вдох, а потом ещё один, и ещё… Что там говорил осмеянный официальной наукой старик Вилигут? Жизнь зародилась в противоборстве льда и огня? Так это и есть истина: вот же он, всепожирающий огонь, горит внутри, а снаружи царит вечный холод. Откуда-то издалека пришло странное, чужое воспоминание: в пещере – сложенный из камней очаг, в нём еле теплится искра пламени, вокруг жмутся друг к дружке испуганные человеческие существа, а к стенам пещеры вплотную подступает километровая толща глетчера.