Ариса Вайа - Лепрозорий (СИ)

Хоорс тяжело вздохнул, пожевал губами, словно нарочно выдерживая паузу. Секунды текли, тянулись, и ничего не происходило.

— Да.

Обруч треснул.

— Так ты присядешь, Люлю? — он, оттолкнувшись ногой от шкафа, подошел и осторожно заглянул в лицо. — Я думал, ты знаешь. Я думал, ты отказала мне, когда стала маршалом, а меня оставила за бортом, мол, я недостоин. Разве нет?

Она молчала, все так же сжимая юбку. Смотрела в пол и едва ли замечала хоть что-то.

— Люлю? — он насильно поднял ее лицо, ухватив двумя пальцами за подбородок. — Ты покраснела, тебе дурно?

Она не реагировала и так.

Даже когда он распустил корсет и принялся обмахивать ее веерами гейш из шкафа, она все равно не могла собрать мысли в кучу. Не верила. Смотрела за тем, как он возится возле нее, трогает лоб, слушает мерное дыхание, приложив ухо к груди, но не могла позволить себе поверить. Наверное, он имел в виду что-то другое, не ту любовь, о которой она мечтала до войны, а что-то более простое, обезличенное, как любят друзей. А она, наивная, купилась, поверила, что он мог влюбиться в свою подопечную.

— Правда? — горько усмехнувшись, спросила она, отворачиваясь. И, не давая ответить, тяжело вздохнула. — Я знаю, что ты любишь Бель. Мои врачи часто обсуждали ваш роман, наверное, хотели, чтобы мне было особенно горько и одиноко.

— Она другая. Она совсем не как ты, — он сел рядом на сундук, галантно расчистив место от пышного платья. — В ней нет твоей непосредственности и прямоты. Она лукавит и хочет казаться лучше, чем есть. А ты — настоящая. Даже если ошибаешься, ты не перестаешь быть собой. Ты искренне ненавидишь, искренне презираешь, и так же искренне помогаешь и любишь. У тебя свои принципы и своя справедливость, и все делаешь ты, советуясь лишь с самой собой.

Люция поджала губы. В его словах не было ничего, что могло бы дать хоть какую-то надежду на что-то большее, чем просто покровительство и дружеская опека.

— И за это я тебя люблю, — он ласково потрепал ее по волосам. — Кстати, рыжий идет к твоим зеленым глазам.

Она зажмурилась, вслушиваясь в шепот в голове. Мысли непрестанно вертелись, как в кипящем котле, и сложно было даже замедлить их бег. Он не приходил к ней в госпиталь — значит, не имел права. Он не пошел за ней после побега — значит, прикрывал с тыла. Он сказал, что любил все эти годы — значит... Ее мысли прервал осторожный вопрос.

— Ты не веришь, Люлю? — он коснулся ладонью ее щеки и притянул к себе.

Вот бы всегда можно было на кого-то положиться, как на него. Уткнуться в теплую нежную ладонь и забыть и про месть, и про предателей, и про все на свете. Просто побыть Люлю, а не маршалом Люциферой, дикой гарпией, защищающей кладбища. Какой же глупой она была, что предпочла военный чин ему. Ну и где теперь чин? Стоило оно того? Когда можно было просто быть счастливой. Просто быть любимой.

И бескрылая позволила укрыть себя крылом и в сизом пологе впервые поцеловать.

***

Охраняя покой парочки, Химари позволила себе расслабиться. Села на тюк сена для дорожек и с чувством выполненного долга закрыла глаза. Она понимала, что ночь только началась, и в свете пунцовых огней могло произойти все, что угодно. И волки должны были прибежать и забрать на «перевоспитание» — излишняя наглость непозволительна слугам. И сердце кровью обливалось при мысли, что императрице нужны кошачьи шкуры, и кто-то должен их забрать у Инпу. И самого Инпу следовало убить, что с учетом охраны — весьма непростая задача. Но хотелось хоть на несколько минут просто побыть если даже не в тишине, то в покое. Ничего не ждать, ни о чем не мечтать.

И она даже откинулась спиной на стопку тюков, жадно вдыхая аромат фестиваля. Пахло сдобными булочками, имбирем, выпивкой, яблоками и огнем. К этому примешивался очень знакомый аромат, слишком похожий на запах крепкого кофе. Кошка распахнула глаза, не веря нюху. Но рядом никого не было. Лишь шатер, пахнущий, пряно, Люцией и немного ванилью — Хоорсом. От снующих дам за версту несло цветочными духами, а запах кофе словно исчез. Но не могло просто так привидеться такое. Только один человек на свете так приятно пах горьким напитком, и это был генерал. Но он, определенно, не мог быть на празднике. Он всегда презирал подобные мероприятия! Ему все время было на них неуютно, и он по горло погружался в работу, лишь бы не тревожили.

Химари закрыла глаза и принюхалась снова, на сей раз доверившись львиному нюху. Прикрыла рукой нос от любопытных глаз, и низ лица вытянулся в звериную морду на несколько минут. Этого хватило. Кофе, точно кофе, с теми же нотками специй, молотого перца. Сомнений быть просто не могло. И кошка, подобрав полы неудобного кимоно, пошла на поиски.

Этот аромат сложно было спутать с чем-нибудь другим, он пропитывал рыжие крылья генерала и, когда он уходил, оставался в темнице еще несколько дней. Химари не знала, что им двигало, но почти сразу после ее заключения Лион стал наведываться. Выгонял всю охрану, но тайком, чтобы ни одна живая душа не знала. И крылатые стражи ютились за дверью, ожидая приказа войти. Он садился на край скалы перед клеткой и всегда передавал кошке через прутья что-нибудь вкусное. Чаще всего приносил сырое мясо, иногда еще теплое, и коньячную фляжку, доверху наполненную пегасьим парным молоком. Долгие годы просто молчал. Сидел на камне, наблюдая, как Химари ест и делится с дикими кошками едой. Когда было грустно — приносил спиртное, чаще всего коньяк или ликер. Щедро делился, не требуя ничего взамен.

Поначалу кошке казалось, что он медленно травит ее, но еда не пахла ядами, да и выбора особо не было. Однажды она даже спросила, чего он хочет взамен. Ведь не бывает так, что кормят и поят просто, чтобы посмотреть, как ты с горящими глазами и дрожащими от голода руками будешь уминать очередной вкусный подарок. Его устроили просто ее уши и, возможно, даже совет. Она согласилась, слишком уж было любопытно, что скрывается за маской ястреба и ароматом пряного кофе.

Она всегда молча ела, внимательно слушая все, что он говорил, иногда совсем тихо спрашивала интересные подробности. Лион никогда не говорил об Изабель, и это подкупало. Чаще всего его мысли вслух были посвящены Люцифере. Он не замечал этого, но любой разговор приводил к ее образу и поступкам. Сравнивал, вспоминал. Даже если Лион говорил о политике, рассуждая о погибшей империи кошек, он вспоминал маршала. Неосознанно, но неизменно. Часами мог рассказывать о том, что делала Люция в войну, иногда всерьез удивляя, казалось бы, неглупую кошку, странными, но чертовски верными ходами Люции. С восхищением твердил, как та неустанно тренируется, даже став маршалом. С упоением вспоминал, какой счастливой она казалась, когда получала медали. Грустно смеялся, рассказывая, как колотила манекены, пока не разбила часть в труху, и ведь до крови стесала руки и голени, но была безумно довольна. Люция вдохновляла, но он никогда не ставил ее выше себя. И ее победу в войне считал временным проявлением силы, вынужденной мерой. Он искренне волновался, когда она снова по неосторожности разбивала руки, падала со скал или выворачивала крылья. А когда ее вдруг забрали в госпиталь, будто исчез. Вернулся лишь через полгода, исхудавший и печальный. Его сильно потрепали переживания, но он отказывался это видеть, и лишь твердил, что нужно больше работать — в работе нет места тоске. Держался лишь на воспоминаниях о Люции, причитая, что она справлялась и с более жуткими вещами. Верил, что она справится снова. Никогда не говорил, что любит Люцию, но Химари с высоты прожитых веков слышала это в каждом слове. Он мнил это уважением, чувством долга, благодарностью и, возможно, до сих пор в это верил.