Su.мрак - Награда для Героя

Ушастое создание в ужасе заламывало руки, а Гарри метался по дому, собирая вещи, его подгоняло дурное предчувствие. Минерва часто и тяжело болела весь последний учебный год, даже утратила способность превращаться в кошку. На посту директора её удерживало только отсутствие достойного преемника. Невилл вполне тянул заместительство (особенно учитывая пристальный «пригляд» везде успевавших Гермионы и Северуса), но замок отказался признавать в нём очередного директора, да тот не очень-то и хотел. Работать в теплицах и пасти своих «львов» ему было как-то спокойнее, чем определять направление учебного процесса, воевать с Попечительским советом и лаяться за каждый кнат с бригадиром гоблинов-строителей, каждое лето проводивших косметический ремонт в школе.

Эльф перенёс Блэка прямо к тёмной дубовой двери в новый кабинет директора. Во времена директорства Дамблдора эти покои, состоявшие из маленькой спальни с ванной комнатой и обширной гостиной, выходившей в главный коридор замка, предназначались для приёма почётных гостей. Но после смерти Альбуса горгулья почти три года не пропускала никого в кабинет старого директора, и сначала Северус, а потом и Минерва облюбовали для себя эти помещения.

Гарри занёс, было, руку, чтобы постучать, но дверь при его появлении открылась сама. Волшебник прошёл через непривычно пустой, прибранный эльфами кабинет, на стенах которого висели скорбно шептавшиеся о чём-то портреты бывших директоров, и тихо вошёл в спальню. Осунувшаяся после бессонной ночи Гермиона и мрачный Северус уже были здесь. Блэк вопросительно взглянул на зельевара в надежде, что тот скажет, что это лишь очередное обострение терзавшего старую волшебницу артрита, но тот лишь обречённо покачал головой.

— Гарри.

— Профессор, — Блэк отвёл закрывавший часть кровати полог и едва сумел удержать приветственную улыбку на лице — за тот месяц, что они не виделись, и так никогда не страдавшая дородностью волшебница усохла почти вдвое. Она казалась хрупкой и маленькой даже на фоне поддерживавшей её миниатюрной Аланы Фейрфакс.

— Да, Гарри, с каждым днём меня становится всё меньше и меньше. Порой я даже думаю, что вот-вот совсем истаю, как догоревшая свеча, — пожилая волшебница мучительно закашлялась, и целительница напоила её лечебным отваром. — Теперь мне уже даже тяжело говорить.

— Вы обязательно поправитесь.

— Нет. Ты же сам анимаг, Гарри, и знаешь, что со временем мы начинаем перенимать черты и способности нашей второй ипостаси. Моя кошка уже чувствует смерть.

Блэк открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, и впервые в жизни не смог найти слов.

— Не пытайся меня успокоить, Гарри. Я не боюсь смерти. Представь, что ты сидишь в комнате с друзьями. Вы смеётесь, беседуете, быть может, даже ссоритесь… но постепенно один за другим они прощаются и уходят… один за другим… один за другим… пока ты не остаёшься один… Другие приходят, что-то говорят, но это как будто происходит где-то за стеклом… это уже НЕ ТВОИ люди. Твои — там, за дверью… и постепенно приходит понимание, что и твоё место — там. Ты встаёшь, открываешь дверь и делаешь шаг… это и есть смерть. Разве это страшно? Там — Филиус, Помона, Аластор, Элфиус, твои родители, Августа — они ждут меня.

— Вы забыли упомянуть ещё одно имя — Альбус.

— Он не ждёт. Я часто вижу его во сне в последнее время… что-то мучает его. Он хочет с тобой поговорить.

— Как? Воскрешающий камень потерян, а портрет Альбуса Дамблдора так и не заговорил.

Умирающая волшебница задумчиво прищурилась, с трудом растягивая в улыбке плохо слушающиеся мимические мышцы лица:

— Мне всегда казалось… что молчание его портрета — не какое-то проклятие или сбой чар, а его собственное нежелание говорить… Иди к нему.

— Но горгулья…

— Эта мордредова скульптура… как, впрочем, и весь замок, слушалась только Альбуса… и только терпела нас с Северусом… Она чувствовала, что мы временщики… Ты — другое дело. Гарри… мне кажется… Хогвардс считает тебя своим Хозяином. Ты ведь… тоже чувствуешь… это… — Минерва снова закашлялась, сползая на подушки. Черты и так обтянутого пергаментной кожей лица ещё более заострились и приобрели восковую бледность. Северус метнулся к ней с очередным флаконом, но она, с неожиданной силой отведя его руку в сторону, обняла зельевара:

— Прости… Северус… Гермиона… будьте… счастливы… — и, найдя Гарри уже потухающим взглядом, прошептала:

— По…го…во…ри… Аль…бус…

Лёгкое тело обмякло на руках Северуса, и тот, отведя глаза, глухо сказал:

— Всё.

Гермиона застыла каменным изваянием, по щекам у неё бежали слёзы. Алана плакала, не скрываясь.

Блэк прошептал слова прощания и вышел из комнаты, которую посетила Госпожа Смерть.

Горгулья отпрыгнула с его дороги, даже не пытаясь заикнуться о пароле. Старый кабинет Дамблдора встретил Гарри тишиной и запустением. Нет, пыли здесь не было и в помине — эльфы знали своё дело, но сама аура помещения отдавала чем-то заброшенным, нежилым. На единственном оставшемся в кабинете портрете был изображён маг с гривой седых волос и длинной бородой, украшенной колокольчиками, одетый в голубую расшитую звёздами мантию.

— Профессор Дамблдор.

— Здравствуй, мой… Здравствуй, Гарри.

— Значит, профессор МакГонагалл была права? Ваш портрет всегда умел говорить, — Блэк смотрел на изображение человека, которого когда-то боготворил… и не мог понять, что же он к нему чувствует.

— Ты ненавидишь меня, Гарри?

— Нет… не ненавижу. Когда-то я вас любил… как деда, которого у меня никогда не было. И даже когда узнал, что вы меня использовали, сумел понять… мне ведь тоже приходилось посылать людей на смерть. Но потом… Почему, профессор? Неужели вы не понимали, к каким последствиям это всё приведёт?

— Почему? — изображение Дамблдора уселось на камень и, уперев локти в колени, опустило голову, пряча лицо за свесившимися седыми прядями. — Я родился в конце XIX века, когда не только в маггловском, но и в магическом мире над всем витал призрак революции. Экономический взлёт. Борьба за права угнетаемых слоёв населения. Снобизм нашей аристократии, многие из представителей которой из-за близкородственных браков и на людей-то походили с трудом. И вот представь перед собой умного магглорожденного волшебника, готового учиться и работать не покладая рук, которому из-за его происхождения закрыты любые двери… и того же лорда Калигулу Лестранжа, который славился тем, что ради продления жизни раз в месяц принимал ванну из крови домовых эльфов и ни разу за свою жизнь не пропустил ни одной свадьбы своих вассалов, требуя права «Первой ночи». Я хотел изменить этот мир. Сначала — с помощью идей Геллерта, а потом, когда понял, что они ведут к геноциду, попытался создать общество с равными возможностями для всех. «Мы наш, мы новый мир построим…» — это слова из одной маггловской революционной песни, популярной в те годы. Древние семьи не спешили делиться своими знаниями, а на основании тех данных, что мне были доступны, выходило, что их власть можно было ограничить, если заменить ритуалы, которые могли проводить только их представители, изобретёнными нами чарами. И у нас получилось… или нам тогда показалось, что у нас всё получилось. Потом была война с Гриндевальдом, в которой с обеих сторон полегло немало глав семей. Тогда мы не задумывались, что смерть этих людей это не только боль потерь и оставшиеся сиротами дети, но и утрата знаний. Ведь если тебе недоступно что-то одно, всегда можно придумать другое, что решит проблему.