Александр Зорич - Карл, герцог

«Паф-ф», – сказал Карл, выплевывая огрызок соломинки и при совершенном, очумелом молчании двух армий, которое невозможно было расслышать из-за грознорокочущего грома, «Толстуха-Раззява» поднялась в воздух целиком, а опустилась на землю по частям.

Те же яйца – только в профиль. Вместо башни и ворот в башне на две трети высоты крепостной стены теперь возвышалась куча битого кирпича.

И всё-таки весь Нейс сейчас анестезирован страхом, всё-таки латники, не помня себя от восторга, топочут к пролому, а Карл, преисполняющийся великофранцузским духом, вздымает вместе с мечом клич «Монжуа!» и выводит рыцарство порезвиться.

Городов Карл боялся и честно отдавал себе в этом отчет. «Этот клоповник, это осиное гнездо, эта клоака», – только так Карл квалифицировал в своё время Льеж, только так он мог оправдать холокост в поверженной обители неприятеля.

Городов Карл боялся потому, что в них дородная дура, забравшись на крышу, может проломить царский череп куском черепицы. Шляпный болванщик в кривом переулке – сравняться с бароном. А случайная телега в воротах – обратиться непроходимой стеной для сотни голубокровных и голубоглазых бестий.

Поэтому Карл остался гарцевать близ первых раскрошенных кирпичей, вдыхая полной грудью острую пороховую вонь. Герцог здесь, в самом пекле, вместе со своими солдатами, рвущимися вперед и вверх, герцог не остался в лагере, как всегда поступал Людовик под стенами Льежа, но дальше герцогу ходить не пристало, извините.

Но когда латники худо-бедно перелезли через кирпичный мусор и канули в «этом клоповнике», когда большинство рыцарей, спешившись, последовало вслед за ними, Карлу стало скучно. В городе сейчас самое веселье, там пускают кровь жирным бюргерам, пух – перинам, Красного Петуха – по домам. А он, Карл, тормозит здесь среди трубачей, валетов и самых преданных вояк, оберегающих как бы его герцогскую особу, а на деле волынящих противоборение нейсских ларов.

Карл грузно сошел наземь, грюкнув многочисленными сочленениями полных доспехов «рачья грудь», выдернул из седельных ножен меч и полез наверх.

«Пых-пых-уфф», – паровозил Карл, размышляя об ужине в городской ратуше, пых-пых, о свинской породе Жануария, который саботировал иерихонские трубы, пых-пых, о немецком упрямстве, уфф, и о том…

По правому наплечнику словно молотком стукнули. Карл с натальными трудами повернул голову, скрежеща назатыльником о леволопаточный сегмент доспехов, и покосился на наплечник. В нем торчал арбалетный болт, вошедший ровно на длину наконечника и увязнувший в плотной ткани кафтана.

«Спасибо тебе, Господи», – неформально пробормотал Карл и полез дальше.

На гребне завала, среди трех десятков мертвых, по преимуществу застреленных солдат, герцог сел передохнуть. У его ног лежал злополучный гадючник и Карл видел, что дела идут препаршиво.

Много пожаров, много трупов, перед уличными баррикадами без толку бранятся с горожанами благородные рыцари. Бургундский флаг, который минуту назад показался над ратушей, сбросили вниз вместе с одиноким сержантом кантария.

Ещё один болт чиркнул по груди, но Карл не обратил на него внимания. Всё равно в таких веригах далеко не убежишь. Когда было действительно нужно, Провидение уложило Львиносердого с первого же выстрела на вскидку.

– Кх, гхм, сдавайтесь, граф, – голос раздался из-за левого предела видимости и, судя по всему, принадлежал какому-то невежественному мяснику. Только полный быдлак может не знать, что человек с карбункулом во шлеме – это Карл, герцог.

Карл повернул голову.

– Лучше сдавайтесь по-хорошему, – хмуро проговорил человек. – А то ведь вон и Ваш лагерь уже весь горит.

Карл удостоил мясника взгляда. Да, так и есть – мясник. Засаленный, заляпанный бурыми пятнами кожаный фартук, страховидный топор, рожа в угрях, эта их местная придуреная шляпа-пирожок с тетеревиным пером, на груди – бляха цехмастера.

– Я Карл, герцог Бургундский, – без выражения сообщил он мяснику. – А кто ты?

– Я… я-а, Ваша Светлость… Франц Говядина, – мясник неуверенно прикоснулся к шляпе (может, лучше снять её и поклониться)?

– Говядина. Понятно, – кивнул Карл. Что делать дальше он не знал.

Третий болт, пройдя в двух пальцах от герцогской головы, воткнулся в живот его собеседнику.

«Совсем ты косой, братец, – подумал Карл, отдохнувший и повеселевший, подымаясь на ноги. – Что-то он там про лагерь говорил…»

Герцог повернулся всем корпусом и поглядел назад.

На восточной окраине лагеря рубились несколько сотен голодранцев неопределенного вида – похоже, его собственные обозные слуги дрались Бог весть с кем. Действительно горело несколько шатров. Но всё это не стоило выеденного яйца. Потому что самое интересное было ближе и с каждым элементарным движением копыт становилось ещё ближе. Клин тяжелой кавалерии, наступающий на рысях точно против оставленных под стенами Нейса лошадей и валетов, против конницы без всадников, против Карла без армии. Мама!

Над конницей плескались штандарты короля Франции, миланские зеленые финтифлюшки и, на самом острие клина, где бок о бок покачивались в седлах трое – орифламма.

Из этих троих Карл сразу узнал одного – представительного Обри, маршала Франции. С этим ясно, этому просто жить надоело, если полез вперед всех.

Вторым был длинногривый седой мужчина, который почему-то пренебрег шлемом. Стало быть, и ему жить надоело.

Ну а третьим – рыцарь в одиозном алом плаще до самой конской сраки. Именно он заведовал орифламмой и именно его герб, нанесенный на большой немодный щит и отлично различимый даже с такого расстояния, заставил Карла содрогнуться. Белый козел, белый козел на алом фоне. Доминик – ему рассказывали о нём.

Им ещё повезло. Семь сотен конных арбалетчиков, оставленных Карлом в лагере резервом как раз на случай подобного форс-мажора, вместо того чтобы разбежаться, всё-таки вняли призывам капитана Рене и ударили французам во фланг. Клин утратил совершенство форм, ибо более половины рыцарей повернули коней, чтобы разогнать легкую кавалерию Рене. А бургунды тем временем сыграли отступление и, с облегчением оставив Нейс к чертям собачьим, приняли удар, кое-как построившись в каре перед руинами злополучной «Толстухи-Раззявы».

В том бою Карла удивили три вещи.

1. Итальянских кондотьеров вел не кто-нибудь, а Джакопо Пиччинино, которым при ближайшем рассмотрении оказался простоволосый седой фраер, замеченный Карлом ещё с гребня завала. Карл уже почти прорубился к мерзавцу, чтобы сойтись с ним на мечах, когда Обри, которого Карл вообще за достойного противника не считал со времен достопамятного банкета с трюфелями, преградил ему дорогу с криком «Защищайся!» Обри умудрился вышибить Карла из седла и только верные клевреты спасли герцога, утащив его, тяжеленного, как статуя Командора, обратно внутрь каре.