Александр Зорич - Карл, герцог

Потом Пьер сказал, что тут и пиздец швейцарским мужикам. А Жак, погружаясь в пучины мрачных социальных обобщений, подметил, что мужикам всегда пиздец.

«Ну не скажи, – мечтательно протянул Пьер. – Вот, говорят, английские лучники после войны все как один в люди выходят. У моего кума племяшка была, так глянулась она одному Робину, простому тогда стрелку, и он ей тоже. Когда у него служба закончилась, увез он её к себе, уже с двумя детями, не бросил. А недавно приезжали они к моему куму погостить. А она – в плач. Не могу, говорит, без милой Франции.» «Ну и что же? – нетерпеливо перебил Жак. – Вышел её Робин в люди?» «Так я к этому и веду, а ты в горячку, – огрызнулся Пьер. – Она же плакала оттого, что там, в Англии, у неё вроде всё есть и у Робина денег и сукна разного неперемеряно, а ей всё не мило без Франции.» «Ну и дура, если не врет, – сказал Жак. – А вообще наверняка врет.» «Ты за что это?» – угрожающе осведомился Пьер. «За Францию. Её Робин с англичанками путается, а она об этом знает, только сказать совестится.» «Как знать, – неожиданно спокойно пожал плечами Пьер. – Может, у неё и вправду недоёб был.» «Во-во, – осклабился Жак. – Ты в следующий раз этому Робину мозги-то вправь.» «Не будет следующего раза, – вздохнул Пьер. – Убежала она от Робина.» «Куда?» – вскинулся Жак. «Почём знать? Может, в монастырь, а может, к волкам.»

И так далее, далее, далее…

Когда стемнело, Жак, Пьер и Александр были отозваны – в лагере появились посыльные д’Эмбекура и приказали разводить костры, потому что сейчас вернется победоносное воинство и пожелает вкусить перед сном горячей похлебки.

«Опя-а-ать рабо-отать», – во всю пасть зевнул Жак.

«Слушай, – ни с того ни сего обратился Пьер к Александру. – А чего у тебя такое мудреное имя?»

«Наш владыка любил всё время давать разные имена. А то, говорил он, от Пьеров уже тошнит», – Александр отвечал Пьеру на этот вопрос уже в пятый раз, но тот, похоже, забывал об этом вместе с протрезвлением. Довесок про Пьеров, от которых уже тошнит, должен был привнести в общение приятное разнообразие.

«А-а, понятно», – скучным голосом протянул Пьер. Шпильки он не приметил.

Возвращаясь из близких зарослей терновника с вязанкой колючего корявого хвороста, Александр прошел в пятнадцати шагах от герцогского шатра. Там о чём-то бубнили.

Естественно, разобрать слова было невозможно.

Александр зыркнул на многочисленную стражу, рассевшуюся у четырех костров напротив входа в шатер. Потом прикинул, что ему грозит за шпионаж, и отказался от намерения подслушать разговор отца с приспешниками. Всё равно ведь ничего не поймешь.

– Монсеньоры! – Карл немного отошел в тепле, в свежем белье, в обществе Жануария, без которого в последнее время чувствовал себя очень неуютно. – Сегодня мы одержали легкую победу и в том, что она была легкой, заслуги каждого из вас переоценить невозможно.

Иногда ба, ах и ка герцогского тела входили во взаимную гармонию и Карл струил мириады флюидов душевного тепла. Сейчас получилось не вполне и оттого встречные улыбки д’Эмбекура, Жануария, де Ротлена и Никколо вышли чересчур масляными. Но Карлу не было сейчас дела ни до своей, ни до чужой фальши. Прокрутив до конца все «спасибо за пожалста», «пожалста за спасибо» и «пожалста за пожалста», герцог выдержал паузу и, понизив голос, сообщил:

– Пришло время для решающего сражения, монсеньоры. Поэтому мы остаемся здесь, под Нанси.

Все, исключая Жануария, побледнели.

– Предвижу ваши вопросы и возражения, монсеньоры, – продолжал Карл, расставляя колени, наклоняясь вперед и тяжело опуская локти на стол со штабными картами. Все непроизвольно подались назад.

– Первое. Боевой дух у наших солдат впервые с начала похода не оставляет желать лучшего. Но ещё неделя бездеятельных маневров – и начнется разложение, как уже было там, где все мы помним.

(Слово «Нейс» последние полтора года было при бургундском дворе строжайшим табу.)

– Второе. Жануарий обещает послезавтра сильный мороз. В лафетных колесах замерзнет деготь и наша артиллерия из полевой превратится в крепостную. А наша единственная крепость – лагерь, в котором мы сейчас находимся.

– Третье. Все дороги в этой области идут мимо Нанси. Значит, тевтоны и англичане могут опоздать, но не могут с нами разминуться.

– Четвертое. Пока о поражении Рене Лотарингского узнают немецкие князья, пока они соберут войско, если они вообще отважатся выступать зимой – пройдет самое меньшее три недели. А французы будут здесь завтра-послезавтра. Уставшие с дороги, как и лотарингцы сегодня. Таким образом, если у нас вообще есть шансы победить в решающем сражении – так это здесь, под Нанси. Всё. Соображения невоенного характера приводить не буду.

"Конечно, «пятое» мы так и не услышим, – мысленно вздохнул д’Эмбекур, который в эту кампанию особенно остро тосковал по жене. – А ведь «пятое» – самое главное: «Так я хочу и велю, рассудок уступит хотенью.»

Воцарилось, натурально, молчание.

– А что сулят звезды? – осведомился наконец Никколо, практикующий аристотелианец, как и половина итальянских инженеров эпохи Quattrocento <���название XV в. в историографической и искусствоведческой традиции (ит.).>. Визирная линия его острого носа уперлась в жануариев подбородок.

«Если бы ты знал, как сложились звезды, кудесник громобойной смерти, ты бы нанялся со своими канонирами на службу к венецианскому дожу, у которого сейчас вечный мир с турками», – так говорил Жануарий, говоря:

– Звезды сейчас сулят наилучшее из худшего, монсеньор. Но далее они грозят перемениться к наихудшему из худшего.

Карл, который нарочито не хотел слушать общие прогнозы Жануария и вот уже три месяца справлялся у него только о погоде, поежился. Герцог хотел объявить военный совет закрытым, но в этот момент по полотняным стенам шатра что-то застучало. Оказалось – многозначительный град размером с петушиное яйцо. Ну кто тянул за язык этого Никколо?

1. Дурные болезни: зимняя кампания под угрозой

Весь следующий день занимались разной ерундой.

Неимоверный град выродился в самый обычный густой снег, истово обелявший неприглядное черное пятно на месте сожженного лагеря лотарингцев.

Карл и Рене с кавалеристами ездили переговорить с муниципалитетом Нанси. Карл гарцевал на лошади напротив пешей делегации, которая рискнула показаться в распахнутых воротах, но не отважилась опустить подъёмный мост и перейти через ров к бургундам. Карл был короток и строг:

– Сдайте город немедленно. Тогда я сохраню вам жизнь и имущество. Я поставлю у вас небольшой гарнизон, размещу по домам своих больных и раненых и никого не трону. Но завтра будет поздно. Завтра я истреблю на ваших глазах французов, как истребил вчера швейцарцев, и тогда Нанси будет взят и разорен по праву войны.