Александр Зорич - Карл, герцог

– То и значит, что перед монахами было неудобно, они всё устроили довольно смешно, жаль было их разочаровывать, – объяснил Карл. – Но сейчас они ушли и как будто рассеялось наваждение, сейчас я трезво взвесил силы, по натуре я не авантюрист, да и вообще – кто в наш просвещённый век воюет за библейские территории?

– Я, я воюю! И ты будешь воевать! – равномерно побуревший от возмущения Филипп сопроводил свою тираду жестикуляцией в духе красноармейского плаката о добровольцах.

– Отец, Вам не следует так переживать, – интеллигентно вставил Карл.

– Нет, мне следует. Следует переживать! Мой сын ничтожество, хочется… хочется… постриг принять – до того за тебя стыдно! Надавал тут обещаний, целовал крест, перед батюшками выслуживался. А теперь, теперь? Так и внуков никогда не дождешься!

– Не вижу логики, – нахмурился Карл, держась нарочито сдержанно. – При чем тут внуки?

В поход ему не хотелось.

– Внуки? – Филипп на мгновение задумался, как бы что-то припоминая. – А при том, что если ты откажешься возглавить поход, весь христианский мир и сам Господь отвернутся от нас и тогда, даже если целый выводок будет этих внуков, никто не скажет: «Да… это кость герцога Филиппа; такие же ревнители святого дела, гордецы, авантюристы». А это то же самое, как если бы внуков не было совсем. Мне, по крайней мере, то же самое, – держась за сердце, Филипп сел передохнуть. Стул горестно пискнул.

– Почему бы тебе самому не возглавить поход, если он так принципиален для всего христианского мира?

Надув губы, Филипп медленно повел гневливый взгляд от черной пустоты в окне к сыну. Как вдруг, за сорок градусов до Карла, зрачки, только что бывшие величиной с маковые зерна, стали стремительно расширяться. Филипп, улыбнувшись, продолжил в новом залоге:

– Понимаешь ли, любезный мой, есть такие кампании, которые я возглавлять не могу, потому что это слишком эксцентричные кампании. Понимаешь, герцогство – это солидное предприятие. Герцог должен вести себя солидно, скучно, ни с кем не цапаться, если не уверен, что светит перспектива вместе с пальцем откусить руку по плечо. Герцог должен всё делать так, как будто он вообще не способен на порывы и подвиги, потому что подвиги – это несолидно. Для страстей и подвигов у герцога есть взрослый сын. Понимаешь, если я поеду воевать с турками сам, конкурирующие монархии скажут: «Ха-ха-ха, старый ослина выжил из ума и повелся на романтические сказки ушлых римских обдергаев, как будто ему двадцать пять лет!» Но вот если поедешь ты, Европа скажет: «Вот, на таких, как он, держится авторитет веры Христовой!» – Филипп патетически воздел к потолку руки.

– Пускай, – уступил Карл, которого сломила неожиданная перемена ветра. – Но почему я должен именно возглавлять? Может быть, возглавит кто-нибудь другой, а я буду командовать частью союзных сил?

– Другой? Ни за что. Так решил Его Святейшество. Я знаю больше твоего, у меня хорошая стратегическая разведка. Видишь ли, эта история с мальчиком, с немецкими геноссен, она…

– Не нужно, папа.

– Нет, нужно. Из-за этого, да ещё сюда приплюсуй замок Шиболет, на тебя как бы наложили штраф. Понимаешь, крестовый поход – это как бы замаливать грехи. Реабилитация, понимаешь?

– А если меня убьют?

В блеклых глазах Филиппа блеснул бенгальским огнем скотский, безысходный страх. Блеснул, но довольно скоро растворился.

– Твоя мать сказала, этого совершенно не может быть.

Арль. Молодцеватый матрос кряхтит, прижимая к животу бочонок пороха. Инерция движения влечет его к сходням, тяжесть бочонка – к земле. Прикормленная эскадрилья чаек преграждает ему путь. Матрос, теряя равновесие, наносит слепой удар в гущу пернатого гвалта. Самая неповоротливая чайка кувырком летит в воду, другие возмущенно гомонят, матрос падает на спину, бочка припечатывает его к земле. Карл отводит взгляд.

– Мы им устроим к чёртовой матери, – говорит он, прохаживаясь взад-вперед вдоль пристани. То по левую, то по правую руку от Карла огневые и пищевые запасы переползают с берега на корабли.

– Мы им покажем, только бы поскорее отплыть.

И таких бочек ещё сорок десятков, не меньше. К вечеру можно и не успеть. Поторапливайтесь, я вам дам не успеть. Однако взяли, пожалуй, слишком много всего. Это значит муки двести восемьдесят, солонины и тому подобного – под сотню, плюс лошади и корм, ещё кулеврины и бомбарды – это к барону де Монтегю, он, кстати, там возмущался, дескать, у него человек пятьсот и всему не влезть. Куда не влезть? Влезть! А то пойдет пешком со своей пятисотней – небось, всех девок подобрал от Наварры до Арля. Да? Небось.

Сегодня Карл получал удовольствие от суеты. В другой раз он бы устроил порядок.

– Там, говорят. В Западной гавани, галера. Генуйская.

Карл прихлопывает не-насекомое на плече Луи – «наконец-то» – и идет смотреть долгожданную галеру генуйцев, чудо света восьмое, флотоводцев отраду, талассократицу.

Западная гавань Арля мала для неё, как лань для тельцовой любви. Весел у неё больше, чем лапок у самой зломерзостной сколопендры и мачты её выше, чем колокольня Нотр-Дам де Дижон. Носовая фигура воплощает собой Немезиду, а в вознесенную дельфиньим хвостом корму вделаны ступни Екатерины Сиенской – поясняет Карлу капитан галеры, потный и рыхлый чучмек в кирасе. В кирасе под таким солнцем можно жарить яйца.

Капитан продолжает. Двести лошадей или двенадцать бомбард с прислугой или все сокровища турок может везти она, на веслах быстрей жеребца может нестись она, с попутным же ветром обгонит стрелу она, и кандалы на гребцах звенят слаще ключей святого Петра, и папой Каликстом третретьим освящена она.

Двенадцати бомбард у Карла нет, есть только девять, из них семь уже погружены. Две в пути.

– Ничего, на обратном пути загрузим полностью, – успокаивает капитана Карл.

Иллюстрируя образцовый трактат по военному искусству, бомбарды в тенетах талей возносятся над головами механически и восхищают парением над землей, над водой, над палубой.

В огромном беличьем колесе подъёмного крана пыхтят шестеро работяг. Карлу кажется, что их глотки и лёгкие трещат от натуги. На самом деле трещит древесина – последний предел уже превзойден.

"Милая Соль!

Девятый (похерено) десятый день мы торчим в Арле, и всё из-за идиотского происшествия, которое, возможно, покажется тебе невероятным. При погрузке на огромную генуэзскую галеру бомбарда сломала стрелу подъёмного крана и, пробив палубу, попала в пороховой погреб. Взрыв, щепки, вой контуженных… Пришлось найти новую галеру (слава Богу, их у Скарампо ещё двадцать). В общем, задержка и неприятности. Уверен – так не бывает, но факт неоспоримый. Порвался же в своё время трос под несчастным Мартином фон Остхофен, а ведь юноша был куда легче, казалось бы!"