Михаил Ахманов - Другая половина мира

На брата, на кровного родича? Но ведь он — не Фарасса!

Или великий ахау решил, что наследником лучше оставить Джиллора? Накома и воителя, который может укрепить державу, раздвинуть ее пределы до атлийских гор, тасситской прерии и лесов Тайонела? Вождя, чья сетанна крепче скал и выше гор? Полководца, за коим воины пойдут хоть в джунгли Юкаты, хоть в снега Края Тотемов, хоть в Великую Пустоту? Ну, пусть будет Джиллор! Пусть властвует! Разве не одна мать их родила? К тому же Джиллор благороден и добр… Он — не ягуар, он — сокол! Белый сокол, чьи перья — знак власти над Очагом Одисса!

Но, быть может, думал Дженнак, отец собирается подвергнуть его испытанию? Такому же, как на фиратском холме, в горах Чультун? Тяготы далекого похода велики, но велика и слава, и сетанна… Ведь в людских глазах подвиг путника и подвиг воина равны: один ищет и находит новые земли, другой защищает и сохраняет их. Воином он стал; не пришел ли теперь черед сделаться путником?

Эти раздумья подбодряли его, однако на смену им, словно караван изнемогающих от тяжкого груза быков, тянулись другие мысли, невеселые. Да, в Фирате он стал воином и научился вовремя точить клинок, зато потерял Вианну. А кого утратит на этот раз? Грхаба? Или себя самого? Дальний поход — что война; морские дороги полны неожиданностей и риска, и кто ведает, где и когда придется собирать черные перья?

Но первая же встреча с кейтабцами положила конец этим грустным думам. Островитян было трое: приземистый тидам О’Каймор, с толстой шеей и хищным пристальным взглядом; кормчий Челери, старый и хромой, но напомнивший Дженнаку своим неукротимым видом Кайатту, санрата сесинаба; и одноглазый Торо, щеголявший в стальных тайонельских доспехах, явно больших для него и наверняка краденых (такие панцири с волчьей головой на сторону из Тайонела не продавались). Кроме этой троицы увидел Дженнак еще татуированного дикаря из северных краев с таким длинным именем, что запомнить его не смог бы даже Одисс; и потому звали северянина Хомдой — кратко, на кейтабский манер. Ростом он был на два пальца пониже Грхаба, но столь же широк в груди и выглядел могучим воином.

От людей этих веяло терпкими морскими ароматами, пахло солью и древесиной дуба; говорили они громко, как бы перекрикивая рев бурь, а двигались враскачку, будто под ногами у них расстилалась не прочная земная твердь, а корабельная палуба. Еще почувствовал Дженнак нечто неуловимое, странное, едва заметное — то ли исходившие от пришельцев флюиды разбойничьей удали и бесшабашности, то ли эманацию изменчивой и бурной океанской плоти, безбрежных синих просторов, где ни деревья, ни скалы, ни холмы не заслоняют горизонт. Казалось, в одеждах их прячется ветер, над головой клубятся облака, а за плечами летит шторм, посланный Сеннамом или Паннар-Са, Морским Старцем, которого почитали они не меньше, чем божественных Кино Раа.

Непростые люди, понял Дженнак. И самым непростым из них являлся, разумеется, тидам — крепыш О’Каймор, облачившийся, в знак уважения к Очагу Одисса, в пурпурный шилак и сандалии, отделанные алыми перьями. Традиционных поз киншу он не ведал, зато умел в нужный момент поклониться и сказать приятное слово; однако мнилось, что вот-вот, набрав в грудь воздуха, он гаркнет: «К веслам, акулья требуха! На мачты и к катапультам! Клинки вон! Р-руби!»

Но проходило время, шли дни, а О’Каймор не гаркал, не кричал, но с хитрым блеском в маленьких темных глазах обхаживал Дженнака. Видно, не лишен он был мудрости и полагал он, что повеление отца-сагамора одно, а искреннее желание совсем другое; понимал, что не нужен ему вождь, пошедший на рисковое дело с неохотой, против собственной воли. И, к чести О’Каймора, он догадался, чем взять молодого одиссарского наследника.

Он рассказывал — а иногда велел рассказывать Челери, у которого запас историй был так велик, что повозка, нагруженная ими, осела бы по самую ступицу. Поведанное ими было столь чарующим и необычным, что сердце Дженнака трепетало в радостном предвкушении: неужели и он увидит все эти чудеса! И даже больше, ибо кто знал, что ожидает их в Риканне? Рассказы О’Каймора касались только Срединных Земель, и говорил он о покрытых льдом берегах Кагри, о Туманном море, откуда можно попасть в огромное пресное озеро Тайон, о другом море, заросшем водорослями Сагрилла-ар’Пеход, за пределами коего плавают чудовищные морские змеи, о величественных дворцах Коатля и Юкаты, выстроенных из белых камней, изукрашенных паутиной причудливых узоров, о Перешейке, покрытом болотистой сельвой и протянувшемся меж двумя материками Оси Мира, о проливе Теель-Кусам, рассекавшем этот Перешеек, о бурных его водах, недоступных для плотов и кораблей, о городе Лимучати, что стоит у самого пролива и исполинского моста, переброшенного мастерами Арсоланы над стремительным течением вод, о жемчужных отмелях Рениги, некогда кейтабской колонии, а теперь богатом и сильном государстве, не уступавшем обширностью земель ни Одиссару, ни Тайонелу, ни прочим Великим Очагам.

Говорил О’Каймор и о тех краях, что не видели его глаза, но о которых слышали уши — например, о Сиркуле и загадочной Чанко, Стране Гор. Прошло не меньше тысячи лет, когда во Время Нашествия флот кейтабцев под водительством легендарного тидама Ю’Ситты достиг южных отмелей Ринкаса, богатых рыбой и жемчугом. На тех благодатных берегах островитяне выстроили первую хижину из жердей и пальмовых листьев, затем — каменные города, поглотившие деревушки местных дикарей, таких же невысоких и смуглых, похожих на пришельцев из-за моря. С течением лет города эти росли, богатели и крепли, пока не нашелся властолюбивый и удачливый воин, в чьих жилах кровь Ю’Ситты смешалась с кровью вождей туземных племен; захватив побережье, морские порты, копи, где добывались драгоценные камни, жемчужные промыслы и плантации какао, он объявил себя тидам-сагамором Рениги. Не всем это понравилось, но сила была на стороне захватчика, и несогласные ушли. Ушли на юг, в неприступные горы между Ренигой и Арсоланой, населенные воинственными дикарями, породнились с их знатью, обрели над ними власть, выстроили прочные гнезда-крепости, пробили шахты, добравшись до жил медной и железной руды. Так поднялся Сиркул — словно каменная суровая крепость над благодатным побережьем Рениги. Миновали века, обе державы расширились и утвердились в своих землях, но старые распри не были преданы забвению: и по сей день то горцы грабили прибрежные низины, то жители низин поднимались в горы, неся смерть на остриях своих изогнутых клинков.

О Чанко кейтабский тидам знал немногое, однако больше, чем мудрый Унгир-Брен, впервые поведавший Дженнаку о Стране Гор, что лежала в Нижней Эйпонне. Люди ее не приняли учение кинара и изгнали Арсолана, утвердившись в том, что для них и старые боги хороши. С той поры, с самого Пришествия Оримби Мооль, Чанко оставалась страной закрытой, не пускавшей к себе чужеземцев — ни купцов, ни ремесленников, ни любопытствующих путников, ни людей жреческого сословия. Никого к себе чанкиты не пускали и вроде бы торговых дел ни с кем не вели; однако О’Каймор, побывавший на Диком Берегу, южнее устья Матери Вод, утверждал, что встречались ему чанкитские изделия. То были гадательные яшмовые шары величиной с кулак, выточенные с невероятным искусством, ожерелья из белых и серых перьев кондора, какие-то сушеные целебные травы и бронзовые цепи с прикрепленными к ним острыми дисками — очевидно, оружие. Все эти редкости ценились жителями Дикого Берега очень высоко, ибо, по их мнению, обладали магическими свойствами.