Лоис Буджолд - Приманка

Даг поудобнее уложил свою больную руку, испытывая благодарность за подушки. Если не считать ночи, проведенной на ферме Хорсфордов, он никогда не ночевал в крестьянском доме, уж во всяком случае, в качестве гостя, хотя иногда его отряд устраивался на ночлег в каком-нибудь амбаре у знакомого фермера. Это бывало лучше, чем на продуваемом сквозняками сеновале. До того как он познакомился с семейством Фаун, он не мог понять, как она могла отказаться от таких удобств...

Даг никак не мог решить, что лучше: если тебя любят, но не ценят, или ценят, но не любят. Лучше всего, конечно, когда и любят, и ценят. В первый раз он начал думать о том, что самое блестящее сокровище этой фермы не обязательно красть тайком; вполне возможно честно завоевать его. Впрочем, появившиеся у него надежды следовало отложить до завтра.

Следующее утро прошло спокойно. На взгляд Фаун, Даг выглядел усталым, двигался медленно, говорил мало, и она подумала, что рука, должно быть, беспокоит его больше, чем он признается. Она обнаружила, что волей-неволей включилась в бесконечный цикл крестьянской работы; у коров не бывало каникул даже по случаю возвращения домой блудной дочери. В середине дня они с Дагом все же прошлись по ферме, и она показала ему места, о которых раньше рассказывала. Однако ее предположение насчет его руки подтвердилось, когда после обеда он снова принял порошок, облегчающий боль, который помог ему выдержать долгий путь накануне. Потом он молча выскользнул на крыльцо, откуда была видна долина реки, и уселся там, прислонившись к стене и думая... о чем бы он так не думал. Фаун поручили варить яблочный джем на кухне; «и раз уж ты тут, не приготовишь ли ты, дорогая, на ужин горох?».

Фаун чистила второе яблоко и с огорчением думала о том, что придется разжечь огонь в печи, отчего в душной кухне станет еще жарче, когда дверь распахнулась и вошел Даг.

– Хочешь пить? – предположила Фаун.

– Да, пожалуйста...

Фаун поднесла кружку к его губам; напившись, Даг сообщил:

– Какой-то парень привязал лошадь к дереву на опушке леса. По-моему, он полагает, что тайком подкрадывается к дому. Его Дар очень беспокоен, но я не думаю, что это грабитель.

– Ты его видел? – спросила Фаун и оборвала себя, осознав, насколько глупым прозвучал бы вопрос для человека, не знающего Дага. Как же хорошо она успела узнать его, раз вопрос так легко сорвался с ее языка...

– Мельком.

– У него светлые волосы?

– Да.

– Это Санни Сомен, – вздохнула Фаун. – Бьюсь об заклад: Кловер разболтала в деревне, что я вернулась, вот он и явился лично убедиться, что это так.

– Так почему бы в открытую не подъехать к дому?

Фаун покраснела, хотя Даг едва ли заметил бы это на ее раскрасневшемся от жары лице, и призналась:

– Он часто так проскальзывал, чтобы целоваться со мной. Он боялся, мне кажется, что нас застукают мои братья.

– Что ж, чего-то он явно опасается. – Даг поколебался, потом спросил: – Ты хочешь, чтобы я остался?

Фаун нахмурила брови и опустила голову.

– Лучше я поговорю с ним наедине. Он не станет разговаривать откровенно в чьем-либо присутствии. – Она смущенно посмотрела на Дага. – Может быть, ты... побудешь где-нибудь недалеко?

Даг кивнул; в дальнейших объяснениях нужды не было. Он прошел в рабочую комнату тетушки Нетти, оставив дверь открытой. Фаун услышала, как он подвинул стул; дерево заскрипело, когда он уселся.

Через несколько секунд на террасе раздались крадущиеся шаги: словно кто-то пытался идти на цыпочках; шаги затихли у кухонного окна. Фаун встала и без особого удовольствия посмотрела в лицо Санни, который, вытянув шею, заглядывал в окно. Увидев ее, Санни было отшатнулся, но потом шепотом спросил:

– Ты одна?

– В настоящий момент одна.

Санни кивнул и проскользнул в заднюю дверь. Фаун смотрела на него, пытаясь разобраться в своих чувствах. Золотые, как солома, волосы все так же вились вокруг его головы, глаза были все такими же ярко-голубыми, нежная светлая кожа – загорелой, плечи – широкими, руки – мускулистыми. Золотистые волоски на коже всегда заставляли ее блестеть на солнце. Физическая привлекательность Санни осталась той же, и Фаун удивилась, как получилось, что теперь она, которая трепетала в радостном волнении, отправляясь с ним на пшеничное поле, остается совершенно равнодушной.

«Его дочка была бы хорошенькой девчушкой». Мысль об этом была похожа на нож, повернувшийся в ране, и Фаун поспешила ее прогнать.

– Где все? – настороженно спросил Санни, озираясь.

– Папа и парни косят сено, мама обрабатывает кур тем порошком от блох, что ей дал твой дядя, а тетушка Нетти прилегла после обеда – у нее разболелось колено.

– Нетти слепая, она меня все равно не увидела бы. – Санни подошёл ближе, пристально глядя на Фаун... нет, только на ее живот. Фаун поборола соблазн выпятить его. Санни склонил голову к плечу. – Какая ты ни пигалица, он, по-моему, должен бы уже выпирать. Кловер наверняка верещала бы, если бы заметила.

– Ты с ней говорил?

– Да, встретил в деревне в полдень. – Санни беспокойно переступил с ноги на ногу. – Все только о том и болтают – что ты снова объявилась. – Нахмурившись, он в который раз огляделся. – Значит, ты опять собираешься ко мне приставать? Ничего у тебя не выйдет. Я уже обручен с Вайолет.

– Я слышала, – проговорила Фаун равнодушно. – На самом деле я не собиралась с тобой видеться. Мы не задержались бы здесь, если бы Даг не сломал руку.

– Ага, Кловер говорила, что ты притащила какого-то Стража Озера – длинного как жердь, с одной рукой деревянной, а другой – сломанной, который все больше помалкивает. Прок-то тебе от этого какой? Похоже, ты таскалась с ним три или четыре недели. – Санни облизнул губы. – Так что ты задумала? Поменять лошадей на середине переправы? Собираешься сказать ему, что ребенок его, и надеешься, что он не слишком хорошо считает?

На кухонном столе стояла чугунная сковородка. Если взмахнуть ею как надо, она как раз придется впору по круглому лицу Санни, подумала Фаун, перед глазами которой плавала красная пелена ярости.

– Нет.

– Я в твои игры играть не собираюсь, Фаун, – резко бросил Санни. – На меня ты ребенка не повесишь. Я сделаю все, как сказал. – Руки его немного тряслись – впрочем, и руки Фаун тоже.

– Что ж, можешь успокоиться, – голос Фаун, если такое было возможно, стал еще более равнодушным, – и дать отдохнуть своему поганому языку. У меня случился выкидыш в тот день, когда зловредное привидение едва меня не убило. Так что не осталось ничего, что было бы нужно на кого-то вешать, если не считать тяжелых воспоминаний.

Облегчение, испытанное Санни, было видно невооруженным глазом; он громко вздохнул и даже зажмурил глаза. Напряжение в комнате уменьшилось вдвое. Фаун подумала, что Санни, узнав о ее возвращении, должен был впасть в панику: весь его удобный мирок пошатнулся; теперь она испытывала что-то вроде мрачного удовлетворения. Ее собственный мир перевернулся, но если бы у нее была возможность все вернуть, избавиться от всех страданий за счет того, что она узнала по дороге в Глассфордж, – согласилась бы она?