Константин Соловьев - Геносказка

Он ожидал увидеть на пороге какого-нибудь мула — уродливого, как и все мулы, и недалекого. Кого-нибудь с лосиными рогами на макушке, паучьими лапами и пучком извивающихся щупалец на затылке. Кого-нибудь, кто свято уверен, что достаточно позвонить в волшебный дверной колокольчик, как навстречу выйдет геноведьма и взмахом руки выполнит его заветное желание. Именно об этом чаще всего и возвещал противный звон.

Гензель даже приготовился вышвырнуть настойчивого дурака с крыльца и заранее сжал кулаки. Которые сами собой разжались, стоило лишь распахнуть дверь. Потому что никакого мула на крыльце не обнаружилось, а обнаружился вполне человекообразный господин — седой, тощий, ломкий, перепачканный городской пылью и улыбающийся. У него не было ни оленьих рогов, ни пучка щупалец на затылке, или же пришлось бы считать его гением маскировки, способным спрятать подобные детали под дешевым костюмом и неброской шапочкой. Старческие глаза смотрели достаточно ясно, а вот улыбка показалась Гензелю наигранной, слишком нервной и даже немного заискивающей.

— Прошу покорно извинить, — торопливо заговорил он, едва увидев Гензеля. — Имею дело неотложной важности к госпоже геноведьме…

— Не принимает, — кратко отозвался Гензель, собираясь решительно захлопнуть дверь перед носом непрошеного визитера.

Его ждала индюшка и бутылка охлажденного в погребе вина.

— Простите за настойчивость, но это действительно крайне срочно и не терпит отлагательств!

— Госпожа Гретель сейчас не принимает. Зайдите позже. А лучше завтра.

И тут сухой старик сделал то, чего прежде не решался сделать ни один из посетителей этого дома, даже самый наглый. Он вдруг решительно сделал шаг и, прежде чем Гензель успел опомниться, уже стоял в дверном проеме.

— Приношу извинения, — негромко, но твердо произнес он. — Если бы дело терпело, я бы ждал столько, сколько потребуется. Но в данном случае участие госпожи Гретель требуется мне прямо сейчас.

Индюшиная нога во рту Гензеля хрустнула, мгновенно превратившись в крошево из мяса и костяных осколков. От одного только этого звука обычный человек должен был побелеть от страха. Некоторые и белели — слухи о нелюдимом и грозном нраве привратника госпожи геноведьмы, громилы с полной пастью акульих зубов, распространялись по городу не первый год. И безосновательными не были.

Старик вздрогнул, но отойти и не подумал. Удивительно настырный. Или же невероятно глупый. Не говоря ни слова, он сделал еще один шаг и очутился в прихожей, беспокойно озираясь. Наверно, стоило схватить его за тощую, как метла, шею и вышвырнуть наружу. Гензель терпеть не мог бесцеремонных посетителей. Он даже протянул было руку, но пальцев на сухом кадыке так и не сомкнул.

Если человек столь дерзко вламывается в обитель геноведьмы, у него должны быть веские на то основания. Чертовски веские. Общеизвестно, что геноведьмы обожают превращать докучающих им наглецов в мокриц и гигантских амеб. Даже те гости, которых пригласили внутрь, иной раз по несколько минут топтались на пороге, осеняя себя священным знамением Двойной Спирали, прежде чем решались зайти. И за последние семь лет на памяти Гензеля ни один не осмелился сунуться внутрь без приглашения.

— А вы наглый старик, — пробормотал Гензель, сплевывая через порог осколки индюшиной ноги. — Только вам это не поможет. Госпожа Гретель в лаборатории. Это значит, что вы не увидите ее, пока она не выйдет. Как ни крути, а придется вам обождать.

Костлявые плечи посетителя дрогнули.

— Не могли бы вы сообщить ей о моем приходе? Я не хотел бы отвлекать ее от важных исследований, но в силу обстоятельств покорно вынужден просить…

— Совершенно исключено, — решительно отрезал Гензель. Никто и ничто не войдет в лабораторию Гретель.

— Но…

— Очень опасно, знаете ли, отвлекать геноведьм от работы. Помните эпидемию неочумы в Вальтербурге три года назад? Это наша кухарка случайно открыла дверь в лабораторию, чтобы спросить, что подавать на ужин. Так что нет. Вам придется подождать. И раз уж вы оказались достаточно наглы, можете использовать для этого гостиную.

Последнего можно было и не говорить — старик уже находился в гостиной. С такой непринужденностью, будто был неотъемлемой ее частью. Причем не самой представительной. Гензель хмуро наблюдал за тем, как странный посетитель меряет ковер нервными короткими шагами, обильно украшая его пятнами пыли со своего мятого костюма.

— Успокойтесь и сядьте, — раздраженно предложил он старику. — В глазах от вас рябит!

— Мало времени! — воскликнул тот. — Пока ключ у него, мы все в смертельной опасности! Возможно, каждая минута…

Его нервные движения раздражали даже больше, чем дребезжание дверного колокольчика. Гензель мрачно наблюдал за тем, как старик шагает туда-сюда по комнате. Словно жертва геноэксперимента, которой выжгли все нервные центры, кроме тех, что отвечают за безотчетную мышечную активность.

Гензель заскрипел зубами. Даже если он вернется на кухню, этот старик своими восклицаниями и хрустом старых костей совершенно перебьет ему аппетит. Гензель вспомнил о прохладной винной бутыли и вздохнул. Тяжело быть компаньоном геноведьмы.

— Значит, вот что, — сказал он, решительно хватая старика за костлявое плечо. — Изложите мне вкратце суть дела. В геномагии я понимаю не больше, чем в скорняжьем ремесле, но, если дело ваше срочное, возможно, я осмелюсь побеспокоить госпожу геноведьму и она займется вашим вопросом.

Прозрачные глаза старика засветились надеждой.

— Ключ! — воскликнул он, пытаясь обхватить Гензеля за предплечье. — Все дело в ключе!

— Что с ним?

— Пропал. Украден. И не только он. Я еще не проверял опись, однако кое-чего не хватает. Но главное — ключ!

— Какой ключ? — осведомился Гензель, ничего не понимая.

— Америциевый ключ!

От старика несло кислым запахом старости и дешевого нива. Остатки седых волос были всклокочены, губы мелко дрожали. Не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы определить, что настойчивый посетитель пребывает в высшей стадии беспокойства.

Гензель не любил таких посетителей. И без них ему доставало хлопот в последние годы. Несмотря на то что оседлая жизнь в Вальтербурге была не в пример лучше их прежней, кочевой, суетной и зачастую опасной, если ты живешь под одной крышей с геноведьмой, беспокойство ты будешь ощущать чаще, чем всякое другое чувство.

«Удивительно, — подумал Гензель, взъерошивая поредевшие волосы на макушке. — Уж сколько всякой генетической магии я повидал за тридцать пять лет, что живу на свете, мог бы и привыкнуть, а все равно каждый раз, как к Гретель заявится очередной проситель, точно екает что-то под печенкой… Видно, не в человеческих это силах — привыкнуть к геномагии».