Константин Соловьев - Геносказка

Гензель покосился на Гретель — как она воспримет представление? Но геноведьма наблюдала за сценой абсолютно бесстрастно. Лишь единожды она произнесла:

— Кровь кажется мне неестественно красной. Возможно, кукол накачивают генномодифицированным гемоглобином с повышенным содержанием железа.

Этот вопрос заботил Гензеля меньше всего.

Куклы господина Варравы были лишены какого-либо сходства — если они в чем-то и были похожи, то лишь в процентном количестве искаженного генетического материала, доставшегося им по наследству. Мало кому из них удалось сохранить фенотип, хотя бы отчасти напоминающий человеческий. Тут были сросшиеся конечности и узловатые кости, вылезавшие сквозь кожу, свернутые набок головы и фасеточные глаза, а также бесчисленное множество прочих уродств, включая те, которых Гензель прежде не видел.

Тощий, покрытый хитиновыми пластинками мул неожиданно проявил огромную силу, впившись в своего противника десятком тонких, как комариные ноги, конечностей. Треск лопающейся кожи, пронзительный крик — и неудавшийся актер «Театра плачущих кукол» на глазах побелел, кожа прилипла к искривленным костям, глаза втянулись в череп и лопнули — почти вся влага его тела оказалась мгновенно высосана.

Крошечный, едва ли по колено обычному человеку боец приплясывал в ожидании атаки своего внушительного врага, быкоподобного громилы, чье тело было покрыто язвами вперемежку с клочьями бурой шерсти. Но если кто-то из зрителей успел сделать ставку на здоровяка, это было опрометчивым решением. Коротышка одним невероятно быстрым прыжком подскочил к противнику и выплюнул в лицо великану струю черной жижи. Тот завопил, когда его лицо стало размягчаться под пальцами и оплывать, обнажая кости черепа, и вопил еще несколько секунд, прежде чем рухнул, оступившись в оркестровую яму.

— Не правда ли, прекрасное представление? — громыхал голос господина Варравы. — Клянусь семью дочерьми Евы, наши куклы сполна оплатили свой хлеб!

Директор театра располагался в собственной ложе над самой сценой, откуда открывался наилучший вид. Своих кукол он встречал ободряющими криками, а их смерть — торжествующими возгласами:

— Откройте глаза все те, у кого они есть, потому что это представление будет лучшим из всех, что вам когда-либо доводилось видеть! Хлопайте сильнее! Эти куклы заслужили вашу благодарность! Кажется, полотерам предстоит тяжелая ночь! Вы только посмотрите, уже залили всю сцену!.. Ай-яй-яй! Вы только взгляните, какой огромный у этой куклы желудок! Мы бы никогда не узнали об этом, если бы он не очутился снаружи! Вперед, мои милые! Вперед! Покажите им, что такое театр! Браво!

Куклы уже поскальзывались на сцене, усилий служащих театра хватало только на то, чтобы утаскивать разорванные тела за кулисы. И справлялись они с этим ловко, выказывая немалый опыт. Сперва Гензель глядел на представление со смешанным чувством отвращения и удивления. Безликие куклы господина Варравы, выходившие на сцену, чтобы принять смерть или причинить ее другому существу, казались ему ожившими манекенами, лишенными собственной воли, никчемными игрушками, испачканными в крови. Они увечили друг друга, разгрызали на части, ожесточенно рвали когтями и вырывали лоскуты кожи, и все это так механически и равнодушно, что на смену отвращению понемногу приходила заинтересованность.

Стройная кукла женского пола, пожалуй, даже красивая, если бы не крабьи клешни, в изобилии торчащие из ее тела, заключила своего противника в объятия и мгновенно раздавила, отшвырнув в сторону истерзанную оболочку. Невзрачный на вид мул с непропорционально раздутой головой распахнул неожиданно огромную пасть и, прежде чем соперник успел среагировать, откусил тому обе руки, но и сам погиб на месте, пропустив смертельный удар шипастым хвостом. Тяжело дышащий боец, чье тело казалось бесформенными из-за торчащих в разные стороны недоразвитых конечностей, оказался мгновенно повержен человеком-змеей с гибким позвоночником и лишенным ребер — лишь треснул сухо раздавленный кольцами торс.

В одной из кукол страх пересилил ярость — размахивая руками, мул попытался спрыгнуть со сцены, нырнув в море столь же безобразных сородичей. Видимо, он не знал, что куклы и зрители принадлежат двум разным мирам, которые не могут пересечься. Зато об этом, несомненно, знал господин Варрава. Мул не успел пересечь границу сцены. Замер, выгнувшись в неестественной позе, словно пытался распластаться по стеклу. Вокруг него сухими оранжевыми искрами затрещал воздух. Мул закричал и попытался отступить, но поздно — что-то невидимое крепко держало его. А потом его кожа стала сереть, съеживаться и обращаться плывущей по воздуху черной взвесью. Мул кричал, пока у него оставался рот и голосовые связки, и длилось это не очень долго. То, что уцелело от него, так и осталось лежать на границе сцены — ворох почерневших костей, зола и тлеющие угли.

— Контактное термическое поле. — Гензель уважительно кивнул. — Варрава и верно знает толк в своем деле.

Бои шли один за другим, без перерывов, антрактов и представления участников. Не успевал один окровавленный остов рухнуть на посыпанную стружкой сцену, как из-за кулис выталкивали следующего. Это выглядело… Гензель нахмурился, подбирая нужное сравнение. Это выглядело как злонамеренная пародия на древний бой гладиаторов. Но гладиаторов встречали аплодисментами и криками, их бой подчинялся множеству правил, отчего выглядел не банальным смертоубийством, а практически благородным ритуалом. Жизнь и смерть сходились в противоборстве, два человека на арене… У директора «Театра плачущих кукол» явно были свои взгляды на подобный процесс.

Сперва это казалось Гензелю непонятным и отталкивающим. Он не раз видел гладиаторские бои в самых разных их ипостасях, еще в те времена, когда им с Гретель приходилось перебиваться случайными заработками, бродя из одного королевства в другое. Он видел ритуальные схватки в Шлараффенланде, дуэли в Руритании, кровавые вендетты Пасифиды и лишенные всяких представлений о приличиях или кодексах поединки Сильдавии. Убийство везде оставалось убийством, вне зависимости от того, кто его совершал и чем: ядовитыми зубами, окованной железом палицей или пулей. Но везде к нему относились с почтением, уважая этот древний, хоть и жуткий, ритуал. Но не здесь, не в «Театре плачущих кукол».

Здесь убийство нарочно было выставлено примитивным, жутким, неприглядным, обнаженным, животным. Здесь в бою сходились не люди, а груды плоти, оставляя после себя лишь обагренную кровью стружку. Процесс убийства, слепой, бессмысленный, символизирующий не красоту боя, а лишь бесконечную череду гибели хромосом, вызывал отвращение. Но только на первых порах. Постепенно, сам того не замечая, Гензель втягивался в происходящее, видя в нем нечто большее, чем примитивные бои уродливых мулов.