Константин Соловьев - Геносказка

— Вы пришли один, господин Гензель? — с искренней теплотой спросила Синяя Мальва. — Я просила Антропоса проводить вас, но, видимо, он совсем забыл про мое поручение. Как и все мальчишки, он совершенно безответственный! Я обязательно накажу его, когда он вернется.

— Не думаю, что он вернется, — негромко сказал Гензель, раздвигая для устойчивости ноги — на тот случай, если придется стрелять из трех стволов сразу. — Разве что если вы захотите набить из него чучело. Впрочем, я бы не стал этого делать. По-моему, от него будет ощутимо попахивать…

Огромные синие глаза Мальвы широко распахнулись.

— О нет! Вы же не хотите сказать, что обидели бедного Антропоса? Неужели вы способны на такое, сударь Гензель? Я-то думала, вы воспитанный юноша! Неужели у вас нет сердца? Как вам не стыдно! Вы, оказывается, обладаете дурным и злым характером!

Синяя Мальва была обворожительна даже в гневе. И Гензель, взглянув на нее, обнаружил, как тяжело вновь вернуть взгляд к Бруттино. То самое силовое поле, что окружало девушку, обладало, казалось, способностью примораживать к себе взгляд. Она была слишком прекрасна и невинна для убийцы. Она выглядела цветком, который кто-то то ли по ошибке, то ли из злого умысла воткнул в букет с уродливыми выродившимися соцветиями. Но даже в их окружении она оставалась прекрасной — юный и свежий цветок, разливающий вокруг себя удивительно тонкий, но явственный аромат. Который, казалось, будет ощутим даже посреди поля боя, заваленного разлагающимися телами.

Гензель отчего-то не мог перестать смотреть на Синюю Мальву. Она и прежде, во времена их короткой предыдущей встречи казалась ему крайне привлекательной и эффектной, несмотря на свое пристрастие к странным, нарочито детским нарядам и лентам. Но сейчас ее бездонные синие глаза сделались невероятно притягательны. Их хотелось рассмотреть. И Гензель непременно это сделал бы, если бы не приходилось держать на прицеле Бруттино и Перо.

Синяя Мальва вдруг соскочила со стола, на котором сидела. Так легко и изящно, что в воздух не поднялось ни единой пылинки. Она сделала шаг по направлению к Гензелю. Затем еще один, ноги в туфлях с большими бантами беззвучно ступали по грязному полу. Гензель готов был спустить курок, стоило лишь кому-то из этой троицы пошевелиться, но в этот момент палец отчего-то прирос к спусковому крючку, потеряв чувствительность.

Он представил, как мушкет выбрасывает из себя грязно-серый пороховой язык, как крошечная фигура в воздушном платье превращается в ворох смятых и тлеющих лент, как огромные синие глаза закатываются, делаясь быстро высыхающими и теряющими прозрачность сферами, в которых не осталось уже ни капли волшебства…

— Стой на месте, — процедил Гензель сквозь зубы, ощущая, до чего неудобно становится удерживать привычный мушкет. Ложе налилось тяжестью, стволы клонило к земле, прицел вдруг безобразно начал прыгать — так, что не попасть в силуэт и с трех шагов…

Синяя Мальва улыбнулась, глядя ему в глаза. И Гензель ощутил, как все его естество устремилось навстречу этому взгляду, а тело вдруг скрутило в спазме страсти, горячем и липком, как тяжелый приступ лихорадки. Она была прекрасна. Он ощутил ее запах — необычайно тонкий, необычайно мягкий — и понял, что теряет дыхание. Она была не просто прекрасна, она была притягательна, как глубокое синее озеро, полное холодной свежей воды, посреди пустыни. Озеро, не имеющее дна. В воду которого достаточно лишь раз окунуться, чтобы отринуть все прочие мысли, суетные, глупые, злые…

— Не подходи.

«Да меня же трясет, — понял он, на миг вернув ясность сознания, но не в силах отвести взгляда от приближающейся девушки. — Святой Вавилов, я точно мальчишка, впервые увидевший юбку… Почему я раньше не замечал, до чего она удивительна?»

Синяя Мальва смотрела на него, улыбаясь уголком губ. Губы у нее были тонкими, но удивительно красиво очерченными. Даже на вид они казались необычайно мягкими, податливыми и тоже приятно прохладными. Когда эти губы размыкались, чтобы обронить слово, Гензель смотрел на них как завороженный.

— В чем дело, сударь Гензель? — осведомилась Синяя Мальва с подобием насмешливой укоризны. — Отчего это вы так застыли? Плохо себя чувствуете? Мне кажется, урок вежливости пойдет вам на пользу!

Ее туфельки оставляли за собой симметричные аккуратные отпечатки. Только с трудом переведя на них взгляд, Гензель ощутил, что овладевший им морок, сделавший тело ватным и непослушным, на миг отступил.

— Эй, Бруттино! Лучше убери свою куклу! Иначе тебе может не хватить пустых пробирок, чтобы собрать ее мозги!

Синяя Мальва надула губы, словно обиженная девочка. Несмотря на то что обида ее казалась по-детски искренней и даже недоумевающей, аура сексуальности, захватившая в свое магнитное поле Гензеля, от этого не ослабела. Напротив, сделалась еще сильнее. Настолько, что зубы Гензеля заскрипели сами собой. Это было противоестественно, это было странно, но он ничего не мог с собой сделать — его сердце делалось мягким, как тающий медовый леденец, при одном лишь взгляде на девушку в кружевном.

— Мальва, стой.

Скрипучий голос был тих, едва расслышать, но Синяя Мальва мгновенно остановилась.

— В чем дело, Брутти? Разве ты не хочешь, чтобы я поучила господина Гензеля хорошим манерам?

Деревянная кукла медленно кивнула.

— Поучишь. Чуть позже. Кажется, он хочет что-то спросить.

— Но ты отдаешь его мне? — Ее тон стал просительным. — Ты обещал!

— Отдам. Уже скоро. О чем ты хочешь спросить, Гензель?

Гензелю пришлось сосредоточиться, чтобы вспомнить, как он здесь оказался и кто напротив него. И приложить излишне много сил, чтобы задать простой и, в сущности, совершенно бесполезный вопрос:

— Зачем ты убил старика?

Бруттино не шевельнулся. Его скрипучий голос разносился по лаборатории так легко, что Гензель мог бы расслышать его и на другом конце. Сейчас он казался вкрадчивым, приглушенным — так скрипит старая дверь на ветру.

— Папашу Арло? Удивительно не то, что я убил его, а то, что я терпел его целых семь лет. Даже не представляешь, как меня подмывало разбить его пустую голову…

— Он ухаживал за тобой, как за сыном!

— Как за комнатным цветком. — Бруттино медленно провел узловатым пальцем по своему острому носу. Показалось Гензелю или нет, но нос выглядел испачканным в чем-то темно-красном. — Вот кем я был для него. Комнатным цветком для уставшего старика. Ходячим парадоксом. Генетической аномалией. Уродцем в пробирке. Но сыном… Я никогда не был для него сыном.

— Он любил тебя, ты, рассохшийся чурбан!

Бруттино улыбнулся, обнажив свои темные неровные зубы, похожие на тупые деревянные шипы.