Константин Соловьев - Геносказка

— Ах ты… ты… Ты! Очень. Скверный. Мальчишка.

Челюсти Синей Мальвы захрустели. Тварь, которой она служила лишь оболочкой, ворочалась в ее горле, пытаясь вырваться наружу. Человеческие ткани не были рассчитаны на такое напряжение. Некогда прекрасные губы повисли рваными розовыми лепестками, челюсть, качнувшись, выломалась из суставов и теперь болталась почти на самой груди. Щеки лопнули, превратив прекрасный девичий рот в оскаленную, перемазанную кровью пасть.

Гензель ударил кинжалом прямо в средоточие шелковых лент, туда, где должно было быть сердце, но если у Синей Мальвы и было сердце, располагалось оно не там. Клинок ушел вглубь лишь на палец. После чего хрупкие девичьи руки Мальвы вырвали его и сломали пополам, не обращая внимания на несколько отсеченных пальцев, все еще обтянутых небесно-синим шелком.

— Т-ты… будшш-ш-шььь… накк-казз-з-з…

Синяя Мальва шла на него целеустремленно, не останавливаясь. Тело ее менялось с каждым шагом. То тут, то там тонкая человеческая кожа лопалась, как одежда, которая внезапно стала сильно мала. Синие и красные лохмотья покрывали ее подобно лоскутному одеялу, по ногам стекала желтоватая жижа с щедрыми вкраплениями алой крови. Стройные женские ноги затрещали — кости перестали выдерживать нагрузку. Маскировка сползала с Синей Мальвы кусками, шелк вперемешку с плотью. Гензель видел осколки ребер и зияющие раны, из которых тянулись новые жгуты, каждый с бесформенным уродливым жалом на конце. Пробивая бледную кожу, наружу вылезали хитиновые отростки и жесткая черная щетина.

Кажется, она этого не замечала. Наступая на Гензеля, полосуя воздух все новыми выпадами, оставляя за собой багровую полосу, Синяя Мальва была слишком разъярена и увлечена, чтобы отвлекаться. Тварь, сделавшая из нее свое логово, все пыталась выбраться через горло, расширяя отверстие крохотными резцами. В какой-то момент голова Синей Мальвы на переломанной шее отпала назад в облаке прекрасных синих волос и осталась болтаться на спине, как скинутый капюшон плаща. Вместо нее из грудной клетки под треск ребер лезло что-то чудовищное, блестящее крошечными слюдяными глазами, булькающее.

Самое ужасное было не в метаморфозах, которые претерпевало когда-то прекрасное тело. А в том, что аура сексуальности, вырабатываемая сокрытыми в нем железами, все еще отчасти действовала. Существо, представлявшее собой по большей части лохмотья шелка и внутренностей, шлепающее по полу с болтающейся за спиной головой, все еще казалось ему прекрасным. И пусть теперь эта красота не парализовала волю, от ее присутствия делалось жутко.

Удары, пусть и не всегда достигая цели, изматывали Гензеля слишком быстро, чтобы тело успевало набраться сил. Вновь и вновь уклоняясь, отскакивая, принимая удары на предплечья, Гензель чувствовал, что вот-вот хрустнут его собственные кости. Они были слишком слабы и слишком стары, чтобы сдерживать подобный натиск бесконечно. И постепенно его тело сдавалось.

Холодная акулья ярость не могла вести его вечно, лишь помогала отдалить тот момент, когда он окажется полностью беззащитен. И Гензель знал, что такой момент наступит.

Очередной удар наотмашь заставил мир зазвенеть, точно кто-то бросил на каменный пол целую пригоршню монет. Гензель зашатался и тут же получил еще один — в поддых. Третий удар впечатал его в какой-то лабораторный бак, отчего тот лопнул, выдохнув облаком пыли осадок какого-то опыта, устаревший на несколько сотен лет.

Гензель попытался подняться и почти успел. По Синяя Мальва одним коротким прыжком оказалась рядом — и обрушила на его бок очередной чудовищный удар. Боль полыхнула так, что он ощутил себя рыбиной, разделанной от хвоста до горла одним чудовищным скользящим ударом. Перед глазами на какой-то короткий момент осталась лишь огромная черно-красная клякса. Гензель захрипел, беспомощно открывая и закрывая рот. Он чувствовал себя так, будто у него лопнуло легкое. И печень в придачу.

Существо, нависшее над ним, представляло собой одну раскрытую рану, обрамленную синим шелком. Ленты, подобно перепачканным гноем бинтам, стелились за ним. Оно могло добить Гензеля одним ударом своего хитинового жала. Но вместо этого протянуло руку и, нащупав болтающуюся за спиной собственную голову, с хрустом водрузило ее на прежнее место, неровно закрепив на осколке позвоночника.

— Шш-што такое, мм-мм-м-ммлый Гг-генззль? Тт-ты ббоишшь-ся мм-м-мня? А как жже наашш-ша любб-бовь?..

Прежнее лицо Синей Мальвы уже нельзя было назвать прекрасным. Оно было маской, все еще висящей на остатках лопнувшего черепа, кожа перекосилась, бездонные некогда глаза слепо пялились из глазниц. Когда-то чистые и ясные, они стали мутными, как обточенные морем стеклянные осколки.

Гензель попытался встать, но молниеносный удар хлыста едва не раздробил ему колено, заставив вновь покатиться по полу. Она не хотела, чтобы он вставал. Она хотела, чтобы он принял смерть распростертым в позе проигравшего. Униженный, сломленный, сдавшийся.

— Сука, — пробормотал он, не обращая внимания на стекающую по подбородку кровь.

Он нащупал кусок какой-то стойки и попытался прикрыться ею, но следующий же удар жала выбил ее у него из рук, легко смяв толстую сталь. Синяя Мальва, которая больше не была синей, скорее алой, удовлетворенно шипела, наблюдая за тем, как он пытается отползти. Она наслаждалась каждым мигом его поражения, сладострастно впитывала его, как сладчайший хмельной напиток.

Задыхаясь, упираясь в пол руками, Гензель тащил свое измятое и кровоточащее тело назад. Он попытался спрятаться за громоздкой центрифугой, но жало Мальвы с шипением разворотило ее так легко, словно это был ветхий холщовый кошель. Следующим же взмахом оно рассекло ногу Гензеля от колена до щиколотки, да так, что он лишь всхлипнул от боли.

Все верно. Молодая акула — средоточие холодной ярости и силы. Но у каждого хищника во все времена есть свой жизненный предел, отмеряющий время его существования. Рано или поздно даже самый грозный представитель вида делается слабым и беспомощным. Уступает место на генетической арене более успешным особям. Старая акула уже отжила свое. Утратила чутье, растеряла острые зубы, стала неуклюжа и слаба. Она больше не хищник, не хозяин моря. Она лишь биологический объект, некоторое количество еще сносно функционирующих органов, и только. Новые хищники завладели ее прежними охотничьими угодьями и готовы растерзать бесполезные реликты прошлого в кровавые ошметки. Новое всегда уничтожает старое. Это даже не закон геномагии, это закон всего сущего.

«Ты знал, что этот момент когда-нибудь настанет, — устало подумал Гензель, чувствуя, как стремительно слабеет тело, утрачивая силы вместе с вытекающей кровью. — Просто не догадывался, что он настанет именно сегодня…»