Дж. Кинг - Карнавал страха

Наконец слепая добралась до места, где сидел оракул. Ей не пришлось переспрашивать, где он, потому что его угол отделял бархатный занавес. Отведя покрывало, последнее свидетельство былого богатства и мощи, Мария услышала, как зазвенели маленькие колокольчики, возвещая о ее приходе.

– Назад! Прочь! – раздался резкий женский голос. – Уходи отсюда!

– Не могу, – сухо возразила Мария, входя в импровизированные покои. – Вашему слепому вожаку необходимо зрение твоего мужа.

– Ой, прости, благородный командир, – мелодично отозвалась женщина. Это была Сатина. Она подбежала к Марии и опустилась перед ней на колени. – Я думала, что за занавес пробралась коза.

Сатина, вставая с пола, сделала Марии знак приблизиться к оракулу. Он по-прежнему сидел в деревянном ящике-кресле, как в тот день, когда Мария, Гермос и Моркасл приходили к нему в поисках убийцы. Прорезь, через которую можно было видеть его лицо, показывала лишь то, что черты его за последние дни поразило еще большее безумие. Глаза из черных кругов отрешенно следили за полетом мухи.

– Я не могу сражаться вместе с вами, – извиняющимся тоном сказала Сатина. – Теперь я единственная его жена. Если я умру…

– Мне нужен провидец, а не солдат, – ответила Мария. Она подошла к креслу оракула, опустилась на одно колено и подняла слепое лицо к восточному безумцу. Теперь ее уверенный голос превратился в слабый шепот:

– Мне нужно ваше слово, сэр.

Положив ей руки на плечи, Сатина заставила ее встать.

– Поднимись, мой генерал. Ты не должна опускаться на колени в этой грязи.

Мария повернулась к этой очаровательной женщине. Глаза слепой наполнили слезы. Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки, и черты лица окаменели.

– Если он настоящий оракул, а не дешевый артист или безумец, то я поцелую ему ноги, если услышу хотя бы слово. – Она снова понизила голос до шепота и схватилась за кинжал на поясе. – Я не уверена – что мне теперь делать. Раньше часто случалось, что слова приходили сами, стоило мне только открыть рот, но теперь… В голове у меня одна пустота. Она звучит…, она звучит, как смерть.

Сатина положила нежную руку на высохшую кисть оракула.

– Прости нас, великая Мария, но оракул не произнес ни одного пророчества с того дня, когда началась война, с той ночи, когда сожгли дом Кукольника.

Лицо Марии помрачнело.

– Он отчаялся? Ты это имеешь в виду?

– Нет, – ответила Сатина с неожиданным гневом. – Война покрыла его ум туманом, затемнила его видение.

Мария подошла ближе и коснулась костлявого колена старика.

– Попроси его пробиться сквозь туман, открыть, что за ложь там спрятана! Я должна знать, что делать!

Но до того, как Сатина успела попросить Марию убрать руку с колена оракула, старик начал конвульсивно содрогаться. Спина его изогнулась, голова стала биться в ящике, а лицо исказила гримаса боли. И он исторг из себя несколько фраз, странных, безумных, лишенных смысла.

С холодной окончательностью Сатина ответила:

– Он не может пробиться сквозь туман.

– Почему? – удивилась Мария.

– Потому что туман – это смерть, – веско ответила Сатина. – Он спустился на землю, когда началась война, и до сих пор не поднялся.

– Смерть? – спросила Мария, и кровь отхлынула от ее усталого лица. – Чья смерть? Его?

Оракул снова содрогнулся, и слюна, слетевшая с его губ, попала Марии в лицо. Та отшатнулась и отерла щеку. Ноги провидца бились в ящиках, а кресло заходило ходуном. Сатина внимательно прислушивалась к его бессвязному бормотанию, а когда спазмы стихли, произнесла:

– Оракул говорит о своей смерти, о моей, твоей и сотен уродов, которые собрались здесь. Когда началась война, черное покрывало опустилось на весь Карнавал. Это покрывало над нами – над всей ареной.

Мария покачала головой в отчаянии. Крики и стоны прошедших дня и ночи до сих пор эхом звучали у нее в голове. Она подумала о Моркасле – он умер. Она вспомнила Гермоса – своего милого, любимого великана. Он так верил в своих богов из сказок, а Кукольник обратил их в зло и пытки. Гермос верил Марии, как своим богам, а она оказалась таким же предателем, как его Кин-са. Да, прежде чем ночь кончится, великан тоже умрет.

– Для нас нет спасения? Старик исторг какое-то односложное слово.

– Нет. Нам некуда бежать, – перевела Сатина, качая головой. Глаза ее неотрывно смотрели на слепого генерала.

Мария протянула к ней руки, ломая их в отчаянии.

– Ну вот! – произнесла она. – Я ничего не могу сделать, чтобы спасти нас.

Потом слепая поднялась. Сердце ровнее забилось в груди, а к щекам вернулась краска.

– Что мне теперь делать? Смотреть, как люди будут умирать? Длить их страдания?

И тут снова в вечернем воздухе прозвучал шепот Кукольника:

– Отдайте мне вашего генерала. Спасите себя. Нам нужна она одна. Она затеяла войну, она втравила вас в это сражение, и она одна должна заплатить за все смерти.

Мария выслушала все, что он сказал, но ее лицо не выразило ни одной эмоции, как будто она была глубоко равнодушна к словам Кукольника. Через несколько секунд она снова обратилась к Сатине:

– Спроси оракула, надо ли мне принимать предложение Кукольника? Действительно ли я спасу людей, если сдамся горожанам?

Сатина внимательно смотрела в лицо слепой. Несмотря на синяки и царапины, запекшуюся кровь и грязь, черты Марии сияли удивительным благородством.

– Я не могу задать оракулу этот вопрос, – ответила Сатина.

– Спрашивай! – потребовала Мария.

Женщина пала ниц, восхищенная храбростью слепой жонглерши, а потом встала на колени перед оракулом и прошептала ему на ухо свой вопрос. Наступила тишина, которую прерывали лишь ритмичные удары барабана противника на улице. Вдруг лицо оракула неожиданно исказилось, с его губ сорвался отрывистый крик, прорезавший всю людную конюшню. Мария ждала, нервно теребя шейный платок.

Наконец оракул успокоился. Сатина снова поклонилась Марии и сказала:

– Если ты сдашься для того, чтобы спасти нас, оракул все равно видит лишь черное покрывало.

Мария тяжело вздохнула.

– А остальные? А все остальные? Они будут спасены?

Сатина сжала зубы.

– Он сказал, что видит черное покрывало вокруг тебя.

И тут в конюшне раздался мужской крик:

– Где Мария? Где она?

– Я здесь, – отозвалась Мария. Голос ее слегка дрожал.

– Иди скорее. Мы ждем тебя на арене.

Лицо Марии помрачнело. Она задернула за собой бархатный занавес, скрывавший оракула от остальных артистов, и прежде чем успели зазвенеть колокольчики, снова стала генералом уродов.

Гро– об… Гро-об… Гро-об…

Гермос глубоко вдохнул ночной холодный воздух, вглядываясь вдаль, где солдаты били в огромный барабан. Его глаза обежали поле боя и колеблемую ветром равнину.